Том 1. Греция

Главнейшее событие второй половины греко-персидских войн – это египетская катастрофа афинян в 454–450 годах. Мы реже о ней думаем, чем о Марафоне и Саламине, но это только потому, что она не нашла себе такого художника, как Геродот. Это было событие не меньшего масштаба, чем сорок лет спустя сицилийская экспедиция, и с такими же большими последствиями. Для Геродота это должно было быть важным эпизодом в смене взлетов и падений его истории: Персия при Ксерксе вознеслась свыше меры и была укрощена поражением от греков, греки в свою очередь после победы возгордились свыше меры, тоже нарушили границу Европы и Азии и были укрощены египетской катастрофой – все точь-в-точь по предостережению Солона Крезу, что людское величие не бывает долговечным. Геродот, как известно, упоминает мимоходом (II, 140 и III, 15) Инара и Амиртея, вождей египетского восстания 462 года, но никаких подробностей о восстании и последующей войне не сообщает, хотя ясно, что сведений об этих недавних событиях у него было больше, чем о фараоне Хеопсе. Поэтому можно полагать, что рассказ об этом он отложил до его хронологического места и что на этом месте, незадолго перед концом «Истории», он был бы симметричен египетскому логосу II книги вскоре после начала «Истории» – в полном согласии с требованиями фронтонной композиции.

Главнейшие лица второй половины греко-персидских войн – Фемистокл, Павсаний и Кимон. У всех (как и у их предшественника Мильтиада) была схожая судьба: одержав решительные победы, спасши Грецию, они попали в опалу и были объявлены врагами народа. Павсаний погиб, а Фемистокл искал приюта у того самого персидского царя, с которым он воевал. Для Геродота это тоже был благодарный материал, иллюстрирующий все то же Солоново предостережение о непрочности людского величия. В его схеме действий и противодействий исторического процесса были устойчивые роли: властолюбивый узурпатор, властитель-гордец, обиженный им мститель и, наконец, изменник, ради личной мести предающий неприятелю целое государство. Иногда эти роли (первые две и последние две) совмещались в одном лице, иногда разделялись; в частности, устойчивым стереотипом была схема двух поколений, где отец – узурпатор, а сын – наказанный гордец; так построены пары Кипсел – Периандр и Писистрат – Писистратиды и так же (что интереснее) построены пары обеих персидских династий: Кир – Камбис и Дарий – Ксеркс. В начальной части «Истории» с незабываемой яркостью были представлены узурпаторы и гордецы (это вся Геродотова галерея царей и тиранов) и гораздо реже и бледнее были представлены изменники, такие как Силосонт или Феретима. В конечной же части «Истории» именно эти фигуры, по-видимому, вырастали до размеров Павсания и Фемистокла.

Самое интересное, что у Павсания и Фемистокла есть свои симметричные аналоги, «префигурации» (термин Вуда) в начальной части «Истории». Это Клеомен и Демарат. Клеомена объединяет с Павсанием, во-первых, мотив интриг среди союзников Спарты, а во-вторых, мотив безумия (как Павсаний мучился видениями и вызывал мертвых, мы знаем из Плутарха – «Кимон», 6); а за Павсанием и Клеоменом рисуется третий аналог – великий восточный безумец Камбис. Демарата (и, если угодно, Гиппия) объединяет с Фемистоклом мотив изгнания и советничества при враждебном царе, а за Фемистоклом и Демаратом рисуется еще один аналог – великий восточный изменник Гарпаг. Наконец, оба, и Павсаний и Фемистокл, имеют общий знаменатель еще в одной фигуре начальной части «Истории» – в Гистиее: с Павсанием Гистиея объединяет властолюбие как мотив его поступков, с Фемистоклом – двуличие как форма их осуществления. А кроме этой переклички с Павсанием и Фемистоклом, в образе Гистиея можно предположить и еще одну, более гадательную: с Амиртеем и Инаром, зачинщиками египетского восстания, которое привело к катастрофе афинского флота точно так же, как симметричное ему ионийское восстание, начатое Гистиеем, привело к нашествию 490 года на Грецию. Думается, что возможность такого истолкования придает дополнительные оттенки двусмысленному образу Гистиея. Что касается третьего героя послесаламинского периода, Кимона, то его место в системе образных перекличек еще яснее: Кимон симметричен своему отцу Мильтиаду: как он – побеждает, как он – попадает в опалу, но успевает пережить ее и одержать новую победу.