Том 1. Греция

Между тем в античной литературе и античной жизни эпиграмма играла совсем не такую уж заметную роль. Ни один большой поэт не был эпиграмматистом-профессионалом, стяжавшим себе славу именно этим жанром, – опять-таки за исключением Марциала, который был не грек, а римлянин. Это было домашнее развлечение, вроде альбомных стихов, – каждый образованный человек при некотором старании мог написать эпиграмму не ниже среднего уровня Палатинской Антологии. Половина авторов Антологии для нас – пустые имена, ничего не оставившие, кроме этих нескольких десятков строчек. Вероятно, это и были такие светские любители, чьи случайные опыты случайно попали в поле зрения рачительных собирателей. Не надо, конечно, и преувеличивать: и альбомные стихи подчас бывают очень нужны и важны в литературе, и недаром Батюшков написал когда-то «Речь о влиянии легкой поэзии на язык». Малый жанр – отличное поле для эксперимента, и античные экспериментаторы умели им пользоваться. Здесь вырабатывались такие приемы языка и стиля, отголоски которых слышатся очень далеко по античной поэзии – вплоть до «Энеиды».

Исполинское дерево Антологии, осенившее своими ветвями чуть ли не всю греческую цивилизацию, выросло, как все деревья, из маленького семени. Мы уже знаем, из какого: слово «эпиграмма» по-гречески значит «надпись».

Греки любили чувствовать в окружающих предметах себе собеседников. Если площадь обносилась каменными столбами, то у нас на таком столбе было бы написано: «здесь – граница площади»; а грек писал: «я – граница площади». Это побуждало их чаще делать надписи, чем делаем мы: предмет, отмеченный надписью, становился своим, ручным, как бы участником диалога. А надпись, явившись, стремилась стать стихотворной: так она лучше воспринималась и запоминалась. Письменность приходит в Грецию (из Финикии) в IX веке до н. э.; пять самых ранних сохранившихся надписей – это VIII век; две из них – уже стихотворные. Древнейшей считается надпись на глиняном «кубке Нестора» (тезки гомеровского героя): строка ямбического триметра и две строки гексаметра:

     Я – Несторов сосуд, к питью удобнейший.Кто изопьет из сего сосуда, того обуяетСтрастная жажда любви Афродиты Прекрасновенчанной.

Следующая за ней – на сосуде, служившем наградой на состязаниях в пляске; сохранился только начальный гексаметр (пер. Н. Чистяковой):

Кто из всех плясунов усерднее нынче резвится…

Древнейшая посвятительная надпись в стихах – на бронзовой фигурке VIII века, гексаметры:

Я посвящен от Мантикла далекоразящему Фебу

Из десятины добыч – воздай ему, боже, за это.

Древнейшая надгробная надпись в стихах – VII век, гексаметр (пер. Н. Чистяковой):

Эту обитель, Дейдаман, воздвиг тебе Пигмас-родитель.

Однако не гексаметру было суждено стать формой древнегреческой эпиграммы. Гексаметр был стихом эпическим – ровным, однообразным, позволяющим нанизывать строки непредсказуемо долго. Как только рядом с эпосом в Греции явилась лирика – элегия, – она деформировала гексаметр в «элегический дистих» – чередование гексаметра с укороченным гексаметром, «пентаметром». Гексаметр звучал плавно и завершался женским окончанием – пентаметр давал резкий перебой ритма в середине и мужское окончание в конце. Получалась как бы двустишная строфа, в конце которой хотелось сделать остановку и паузу. Если переделать в элегический дистих только что приведенную посвятительную надпись Мантикла, то изменить придется лишь несколько слов, а ощущение законченности станет совсем иным:

Я посвящен от Мантикла далекоразящему Фебу     Из десятины добыч,– будь к нему милостив, Феб!

Мы не будем говорить, когда и в каком взаимодействии развивались в Греции древнейшие элегии и эпиграммы VIII–VI веков до н. э. – это темная область, в которой филологи еще долго не кончат разбираться. Очевидно одно: само открытие элегического дистиха помогло родиться эпиграмме как малому жанру. Объем заставлял мысль законченно укладываться в две строки; соотношение строк побуждало в первой, длинной сообщить о главном факте, а во второй, короткой привести подробности или эмоциональный комментарий (именно так ведь и построен наш случайный пример); интонационный перелом в середине второй строки помогал украсить ее параллелизмом или антитезой. Если двух строк для эпиграммы мало – прибавляются еще две с такой же композицией, подчеркнутой или сильнее, или слабее. Четыре строки сам Платон считал предельным объемом для хорошей надписи («Законы», 958е): если длиннее, то текст уже хуже охватывается сознанием и впечатление начинает размываться.