Том 1. Новые люди

– Мой вкус при мне и останется, Ольга Даниловна. Напрасно вы себя беспокоите, с нами, мужиками, разговариваете…

– Скажите, пожалуйста! Оля обиделась.

Луша была добрее и сказала Филиппу:

– А ты пойди правой дорожкой к реке, там Дунька белье полоскает. Эка ленивая, до сей поры кончить не может!

Филипп встретил Дуню у самого берега, она возвращалась домой с кучей мокрого белья на плече. Из-под розового платья виднелись крепкие босые ноги. Голова была не покрыта.

Филипп сразу почувствовал, как у него дыханье захватило от радости – и удивился. Никогда с ним этого не было.

– Дунюшка, сердце мое, – тихим голосом начал Филипп. – Я к тебе шел. Как ты мне мила, родная, и я рассказать не могу. Вот как перед Богом – ни жену, никого так, не любил. И словечка еще с тобой не сказал, а уж душу тебе отдал… Дуня, а ты, скажи? Не противен я тебе? Полюби меня, радость!

– Я ничего, – сказала Дуня и улыбнулась. – Я тебя не манила. Ты сам ко мне льнешь.

– Дуня, хочешь гостинцев? Я тебе завтра из лавки всего навезу. А вот тебе пока рубль денег, может быть, пригодится на что-нибудь. Хоть брось да возьми, писаная моя красавица! Приходи завтра в это же время сюда, под липки. Придешь? А, Дуня?

– Чего не прийти? Приду. Ты ласковый да пригожий. Ты меня не обидишь. Гостинцев-то привези.

– Привезу, привезу!

Он, радостный, крепко обнял Дуню, но не поцеловал, и бегом спустился к реке, где стоял его ботик.

Дуня, как только вошла в кухню, первым долгом объявила, заговорив от волнения совсем по-деревенски:

– А девоньки, послушь-ка, что я скажу: Филипп-то мне встретился, рубль денег дал!

– Ну, что ты? Покажи! Дуня показала.

– Ишь ты, подцепила молодца! Смотри, однако, ухо востро держи. Вот дурам-то счастье! Господа бы только не узнали.

– Не узнают, – равнодушно проговорила Дуня.

– Дуня, а Дуня! – нежным голосом начала Ольга. – Дай-ка ты мне этот рубль. На что он тебе? А я завтра необходимо должна рубль денег Андрею в Петербург послать. Дай, Дуня!

– Возьми.

Дуня сказала это просто и даже удивленно: она не понимала, почему Оля так умоляет; коли нужно – так пусть себе и берет.

IX

В середине августа, после дождей, наступили холодные, ясные дни. Особенно холодно бывало ночью. Ни ветерка, поредевшие деревья стоят, опустив листья, круглая луна равнодушно смотрит с морозного неба. Белые, мертвые пятна лежат на лугу и по стенам ветхого дома. Стекла окон тускло мерцают. И кажется, что эта не добрая, мертвая природа – не действительность, а сон, холодный кошмар. Надо уйти в комнаты, зажечь свечи и крепко закрыть занавеси, чтобы не проникнули злые очи луны. Бог с ней, с природой, в такое время! Не друг она человеку.

В кухне ужинали и собирались ложиться спать. Дунька дремала с ложкой в руках. Говорили о том, что скоро и в город ехать, что сначала отправят старую барыню с Теклой Павловной и мальчиков, а потом уж и все двинутся.

Кто-то постучал в окно.

Луша встала и подошла ближе.

– Кто там? Что нужно?

– Это я… – раздался женский голос за окном. – Вышлите мне, пожалуйста, Авдотью. Мне надо ей слова два сказать… Я не войду, некогда…

– Ну-ка, просыпайся, Дунька! – сказала Луша, смеясь. – Иди, Варвара, на расправу. Это ведь Филькина Наташка. Она в работницах на мызе. Разве ты ее не видала? Она сюда приходила.

– Нет, я видала… – протянула Дуня.

– Иди-ка теперь, что она тебе говорить будет. Иди, не бойся.

– Да я не боюсь. Чего ей меня обижать? Она, чай, не барыня.

У Дуни было твердое убеждение, что «обидеть» могут только господа, а свой брат, простой человек, что бы ни сделал – ничего. Не страшно.

На крыльце, белом и тусклом от луны, сидела Наташа, закутанная в большой платок. Лицо ее казалось еще худее и чернее в тени этого платка, надвинутого на лоб.

Дуня вышла даже не покрывшись.

– Здравствуй.

– Здравствуй, – сказала Наташа. И, помолчав, прибавила:

– Ты присядь-ка, девушка, здесь. Послушай, что я тебе говорить стану.

Наташа хотела казаться спокойной. Дуня присела на верхнюю ступеньку.

– Ты Фильку знаешь? – проговорила Наташа шепотом, наклоняясь к ней.

И неожиданно для себя заплакала. Дуня молчала.

– Дуня, чем ты его приманила? – говорила Наташа, немного успокоившись. – Разве он тебе под стать? Рассуди ты сама. Брось ты это дело, Дуня. Место ваше глухое, народ вон какой серый. Разве ты это понимаешь, чтобы любить кого-нибудь? У вас этого и понятия нет. Оно – кто его знает – может быть, и лучше, только у нас-то не так. Сторона – сама видишь, заводская, город недалеко, у нас такой обычай, что коли я люблю кого – так уж и буду любить. Извела ты меня, Дуня. Самая я несчастная из-за тебя. Непонятный он, Филька, человек. Брось. Разве ты ему подходящая? Брось ты его, Дунюшка, родная.

– Жалко…

– Что тебе жалко? Кого жалко? Гостинцев, что ли, жалко?

– Его самого жалко… Убиваться станет.