Том 1. Шатуны. Южинский цикл. Рассказы 60–70-х годов

Дед Матвей — старик счастливый. Он живёт в деревне, как и полагается герою рассказа под названием «Сельская жизнь». Счастье его проистекает, главным образом, от бессознательности, ибо «счастливы сухоголовые и дураки». Давно уже отрешился дед от суетливой сознательности. «Проморгал» — её, жизнь — «в какое-то бездонное, бездонное болото». Осталась у него одна чепуха: любил дрова колоть. Один был дед Матвей такой на всю деревню. Хотя и односельчане его от жизни брали не то, что могли, а только телевизоры с «причудливыми, бестелесными» ходоками с того света. Ведь этих бедных крестьян только тот свет и интересовал, а этот — уже и мил не был.

Но куда им до деда — дед настоящий. Был у него секрет. Сядет портки штопать, да всё смеётся. Смешно ему квазиполезное занятие. Вот это как глупо портки штопать! — удивляется Матвей. И правда: что штаны, когда из него выпрыгивает сознание, а он перед ним пляшет — подолгу, чтобы понравиться.

И вот пришла пора умирать, а чему умирать, когда от старика осталась одна невидимость чистого «Я», да ветер от топора с щепками. Чтобы хоть уходя почтить этот мир с портками, ожирел дед Матвей — что называется, из уважения.

Но не выдержала святая душа грубой материальности — с лица спал, в мочу ушёл, с тем и умер. Как старец Зосима — тот в трупный смрад, а этот в мочу. То ли в насмешку, то ли иначе не могли.

Но сознание не забыло своему Матвею, как он для него между общей уборной и паршивенькой берёзкой изгилялся, почтило деда: «А на следующий день в деревню вошла процессия обнажённых высоких стариков со скрипками; они остановились как раз около того места, где выскакивало сознание Матвея, и, повернувшись лицом к видимой людям пустоте, молча заиграли на скрипках. Кончив, повернулись и скрылись в лесу».

Что они играли? Гимны? Гимны потустороннего земному пути человека, который смог отделаться колкой дров и вошёл туда целым, оставив сельскому кладбищу один матрац, пропитанный каменной мочой.

Старики поиграли и ушли? Куда? А куда ушли пастухи с картины Питера Брейгеля «Возвращение стада»? За раму.

Мамлеевские герои живут напряжённой духовной жизнью. В отличие от всех остальных героев, они живут напряжённой духовной жизнью всегда. В момент еды, соития, молитвы, убийства, святотатства. Тут Мамлеев рабски копирует действительность. Ведь в ней, голой реальности, труд на конвейере неотделим от пьяного застолья. Слитность высших и низших сфер бытия познаётся благодаря рефлексам одного в другом. Воспоминание о невыключенном утюге отравляет предельную радость любви, зато сладкая память о ней греет утром у станка.

Романтическая литература приучила нас верить, что стихи слагают на пленэре, а любят верхом на коне. Реалистическая литература заменила пейзаж на интерьер, а коня на трактор, но низости избежала.

Проза Мамлеева уничтожила дуализм верха и низа. Из его рассказов полезла мелкая, смердящая, коммунальная нечисть. Вылезла и заняла своё законное место на амфитеатре жизни. Нечисть причащается за исписанными похабщиной дверями и мажет мерзким потом знамёна борьбы за светлое, но безвестное будущее — Смерть.

И нечисть у Мамлеева — это люди.

Универсальный мир Юрия Мамлеева потому универсален, что в него входят обе логически мыслимые категории — живое и неживое. Третьего просто не бывает. В мире Мамлеева человек никогда не получает партвзысканий или зарплаты. Нет там интереса к событиям в Африке. Есть только одна напряжённая духовная охота за потусторонним. Там лежит то, что оправдывает не имеющее смысла существование. Безграничное и неведомое небытие, что бы там ни было — Абсолют или пустая чернота — всё лучше отсутствия цели. Мамлеев не может смириться с тем, что живёт однажды, что это всё, что больше не будет. Не может конечной целью мироздания быть повышение по службе. Мамлеев вообще идеалист, он верит в человека. Правда, только в его душу…

Населяют рассказы Мамлеева странные люди, которые каждый шаг делают с мыслью о смерти. Которые живут только духом. Для которых дух и есть жизнь. Но не могут же так все.

Идут по лесу двое — самоскопец Михей и убийца-маньяк Фёдор. Михей говорит про своих приятелей: «Ну, эти всё же лучше, чем которые в школах учатся». — «Ну, об этих мы и не говорим. Это просто грибы», — соглашается Фёдор.

Грибы и герои. Грибов Мамлеев не то что жалеет — скорее, сожалеет о них. Не ведающие истин грибы существуют где-то на периферии его рассказов и сознания. Они учатся в школах, ходят на службу, влачатся, не зная смертной сладости истомы убийства. Они, как и полагается грибам, споро плодятся, стареют и бездарно умирают, так и не догадавшись, что может быть в человеческом существовании что-то более важное, чем водка, докторская диссертация, домино, Лувр и Бердяев.