Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

– Кончится война, поедем, разыщем могилку, цветочки на ней посадим и подсолнухи.

Папка любил подсолнухи.

Сегодня – праздник. Сколько он помнит, его всегда отмечали в семье: папка и до войны был военным.

Бабушка оторвалась от работы (из старых тряпок и лоскутов она вяжет половики), высохшей, как табачный лист, рукой убрала за уши седую прядь. Посмотрела на внука и, улыбнувшись, решила:

«Нажарю тебе семечек, давно их берегла, празднуй!»

Уже давным-давно бабушка, мама и он, Стаська, едят вареные мороженые бураки и по тоненькому, похожему с виду на кизяк кусочку хлеба. В мамину зарплату бабушка покупает баночку пшеницы, мелет ее на кофейной мельничке, варит кашу. И вдруг – семечки! Настоящие, жареные.

– Ура!

Из запретного сундука бабушка достала узелок, поставила на плиту сковородку, высыпала в нее крупные семечки. Семечки стали потрескивать; он мешал их деревянной ложкой и, обжигаясь, клал в рот.

– Щелкай, празднуй, – вздохнула бабушка и вышла в сарай за дровами.

Под окном грянула песня. Стаська прилип к стеклу. Шли солдаты. Мальчишка заметался по комнате. Он приготовил к этому дню на клочках бумаги чуть ли не два десятка рисунков, теперь этот подарок вдруг показался до обидного малым. Он схватил горячую сковородку, высыпал семечки в подол рубахи и выскочил из комнаты.

Он бежал и не видел перед собой ничего, кроме длинного строя солдат.

– Дяденьки бойцы, с праздником вас! С праздником вас, дяденька командир, с днем Красной Армии! – Безусый веснушчатый лейтенант, шагавший впереди, подхватил мальчонку на руки. Стаська вертелся на руках его и, блестя глазами, поздравлял всех вокруг:

– С праздником вас, нате от меня в подарок!

Строй заколебался и рассыпался. Стаська раздавал горстями теплые еще семечки. Раздав все, вытряхнул рубашку и полез за пазуху:

– А это картинки я нарисовал, тут про войну, – объяснял он, улыбаясь солдатам.

– Скоро победа, правда?

– Скоро, сынок, скоро!

– А зовут-то тебя как?

– Стасик, Стаська.

– И тебя с праздником, Стасик!

– А папка-то твой, небось, тоже воюет?

И еще не услышав ответа, солдаты поняли: спрашивать было не нужно…

– Погиб папка, – первый раз Стаська сам произнес эти слова и добавил: – Пал смертью храбрых в боях за Белую Церковь…

Стало тихо-тихо. Офицер крепко поцеловал мальчонку. Сообразив что-то и повеселев, тот попросил командира:

– Ты только не ешь все семечки. Спрячь немножко. А когда придете на Украину, в Белую Церковь, посади на могиле моего папки. Он любил подсолнухи. Они, знаешь, за солнышком вертятся. Я сам видел, мне мамка на огороде показывала.

– Стасик! Домой! Опять хочешь заболеть? – кричала бабушка. Словно подхлестнутый, Стаська соскочил с рук офицера и побежал. На полпути он остановился, вытянулся в струнку и, приложив растопыренную руку к виску, застыл, отдавая честь.

– Рота! Смирна-а! Равнение на… пра-ава! – взвился над строем пронзительный фальцет. Десятки голов метнулись к правому плечу.

Они проходили перед маленьким Стаськой, как на большом параде не всегда ходят перед генералами.

– Дяденька командир, не забудь только, посади!

Стаська ликовал, не страшна ему была теперь грозная бабушкина расправа.

И еще долго потом, в кровати, тепло укутанный всеми одеялами, представлял он себе, как зацветут на дорогой могиле и потянутся золотыми головами к солнцу любимые папкины подсолнухи.

…Не пришло только Стаське в голову, что семечки-то были жареные.

Бим-бом

Отец Сашки, шофер колхозной полуторки, погиб в нелепой катастрофе за три дня до рождения сына.

Часы остановились, недотянув двух минут до девяти.

После поминок, когда соседские женщины убирали в доме, дед Сергей хотел было подтянуть гирьку.

Он постоял, потянулся к цепочке и раздумал.

– Что, Аннушка, пусть стоят они, а?.. В память! – не то спросил, не то приказал он.

Невестка не ответила. Она лежала пластом, и через ее обугленные горем губы, казалось, не могло просочиться слово. И только кивнула согласно, простоволосая, тихая.

НАЧИНАЛОСЬ.

Дед Сергей сам сбегал в сельсовет за линейкой. И сам отвозил невестку в районный родильный дом.

И всю ночь просидел он под липой у этого великого, тайного дома.

На рассвете толстая, сердитая нянька принесла весть.

– Поздравляю с внуком! Богатырь! Четыре двести!

А дед заплакал.

Стекали слезы на седые усы, он улыбался и всхлипывал.

– Богатырь?! Милая ты моя, а как бы принесть? Посмотреть бы его как? Аннушка сама как?

– Ничего, ничего, дедушка, и она хорошая. А поглядеть нельзя, придет время – наглядитеся.

И ВРЕМЯ ПРИШЛО.

Когда вез невестку домой, как выехали в степь, отдал ей вожжи и сам держал младенца на руках, прикрывая красное личико от летнего солнца широкой ладонью. А матери не давал и прикоснуться.

– Не тронь, Аннушка, не тронь. Спит парень.

У поворота на тряское шоссе дед Сергей приказал остановить подводу.

– Растрясет его. Ты поезжай, а я пешочком, пешочком, чтоб не разбудился.

Аннушка хотела было возразить, но дед Сергей осек ее:

– Цыть! Поезжай! Поезжай!

И добрых три километра с внучонком на руках прошел по пыльной обочине дороги.