Том 10. Воспоминания

Мы встретились с человеком, очень твердым в своих взглядах и в то же время очень восприимчивым ко всем тем дружеским советам, которые могли помочь ему сделать свой роман более цельным, строгим и стройным. Если он бывал не согласен с нами в чем-то, то никакими уговорами нельзя было склонить его к самым маленьким поправкам, не требовавшим ни усилий, ни времени. Но зато, когда он видел в наших советах здравое зерно, он порой шел гораздо дальше того, что мы предлагали, без колебаний вычеркивал неудавшееся и писал новые главы и куски, в итоге составившие чуть ли не четверть того окончательного варианта романа, с которым познакомился потом широкий читатель.

С разными людьми приходилось мне встречаться за свою редакторскую жизнь. Есть авторы, от встречи с которыми складывается ощущение, что они больше всего на свете любят себя и свою рукопись. Для них эта рукопись с какого-то момента делается чем-то самодовлеющим, отторженным от первоначально породившей ее жизни.

Но есть и другие авторы, для которых стоящая за их рукописью жизнь навсегда остается самым главным и неотделимым от литературы. Они тоже любят свою рукопись, но любят ее прежде всего как часть той жизни, которая через нее выражена, любят стоящих за ней людей. Прежде всего любят не то, как они сказали о жизни, а ту жизнь, о которой они сказали.

Ажаев принадлежал именно к этому дорогому для меня сорту авторов. Для него за каждой страницей его рукописи стояла жизнь. И если перед ним приоткрывалась новая возможность сказать об этой жизни вернее и глубже, чем им уже сказано, это всегда означало для него решимость зачеркнуть и написать заново.

Откровенно говоря, будь по-другому, мы напечатали бы «Далеко от Москвы», ограничившись обыкновенной редакционной правкой. Роман нам нравился и был нужен журналу. Но Ажаев страстно взялся за выполнение той программы-максимум, которая родилась у него самого под влиянием наших советов, Взялся и выполнил эту программу, проявив в этой работе такую волю и такое трудолюбие, с каким мне, пожалуй что, не приходилось сталкиваться ни до, ни после этого. Перед нами был человек с огромным чувством долга, человеческая личность большой силы, чистоты и цельности.

Таким Василий Ажаев запомнился мне с тех первых встреч в 1948 году, таким и остается в памяти.

1969

Об Эльзе Триоле^*

Когда вспоминаешь о замечательной личности, – а Эльза Триоле была личностью замечательной, – испытываешь желанно написать обо всем, что сохранилось в памяти.

Но я ограничу свои воспоминания тем временем, когда мы с Эльзой Триоле и Шарлем Спааком¹ работали над совместным франко-советским фильмом «Нормандия – Неман»².

Среди писем, полученных мною от Эльзы за те двадцать лет, что мы были сначала знакомы, а потом, смею сказать, дружны, есть толстая пачка, относящаяся к периоду работы над «Нормандией – Неман».

Эта пачка лежит передо мной сейчас и помогает мне писать.

Когда мы начинали эту работу, модное сейчас слово «компродукция» не было еще в такой чести. Больше того, у советского кино вообще не было еще никаких «компродукций» с иностранными западными кинофирмами. И наша компродукция оказалась первым опытом, со всеми вытекающими из этого последствиями.

Начну с того, что идея ее принадлежала Эльзе. Причем это была действительно – идея, а не привходящие соображения насчет того, в какой стране с наибольшим размахом можно спять атаку нескольких тысяч кавалеристов или как красиво было бы снять любовь разноплеменной пары на выигрышном фоне русских снегов. Соображения, которые порой преобладают в других случаях.

В основе «Нормандии – Неман» лежала идея, рожденная самой историей, – рассказать о том, как французские летчики сражались на советской земле с немецкими фашистами. И эта идея принадлежала Эльзе Триоле.

Вскоре после войны и задолго до того, как Шарль Спаак и я приняли в этой работе участие, Эльза Триоле пришла к этой идее, а придя – написала первый набросок сценария³ о французских летчиках, сражавшихся в Советской России.

Тогда, в конце сороковых годов, фильм не был поставлен, но именно с этого первого наброска, написанного пером Эльзы, все и началось. Не будь его, наверно, ничего бы и не было.

Именно тогда, в конце сороковых годов, в самый разгар «холодной войны», Эльза собирала первые материалы и вела первые беседы с летчиками эскадрильи.

Как это часто с ней бывало в жизни, она, начиная работу над «Нормандией – Неман», храбро стояла против ветра и считалась с тем, как все это было в истории, а не с тем, как об этом было принято думать и говорить в то время.

Надо добавить, что большинство летчиков были ее союзниками. При всех расхождениях в политических взглядах, «холодная война» не вычеркнула из их памяти той войны, на которой они вместе с русскими сражались против фашизма.

Наброски сценария, или, как это принято говорить в кино, либретто, перекочевав из Франции в Советский Союз и обратно, остались лежать в столе у Эльзы, и я прочел их только спустя десять лет.