Том 11. Зга

Темно. Очень тихо. Комната дачная с балконом. Легкая садовая мебель. Пьянино. Стеклянная дверь на балкон – и там сад. Много цветов. Входит наша старая петербургская знакомая. Очень она обрадовалась. Поздоровались. «Я по-прежнему служу у пищевиков!» – и садится к окну. Я покосился: вижу, спит. И чувствую, плечом к моему плечу. Пробую отстраниться – невозможно: приросла! Приросла плечем к плечу. «Эх, думаю, и уйти теперь невозможно, вот беда!»

А в саду тихо – цветы. И вижу, входит: очень живые глаза – черные огоньки – только и видно что эти глаза-огоньки. Он взял с дивана сорочку – бело-серая сорочка, как белок, чуть с зеленью (не подсинена, а подзелена!) слюдяная – растопырил.

И я понял, что на лестнице у Беранека совсем это был не Мишурин, а это – это он – эспри! – в волшебной слюдяной сорочке. «Да не все ли равно, – подумал, – кому чек получить!»

И вышел, как выплыл, из сна, но не проснулся. А сквозь сон почувствовал шорох –

точно кто влез в окно, спрыгнул с подоконника и пошел –

И ясно почувствовал – я проснулся – кто-то наклоняется надо мной и смотрит.

Я воров не боюсь, да и неинтересен: чек-то, ведь, от Мишурина я еще не получил! А тот, я чувствую, еще ниже нагнулся, совсем к лицу –

у меня так вся кожа и собиралась на лице, я крепко зажмурился.

И вот слышу опять шорох – отошел, стало быть! – и опять у окна.

И я открыл глаза.

———

В комнате совсем темно. Если бы посмотреть часы! – да часов-то нет. Вот, когда я вспомнил мои необыкновенные часы, и пожалел.

О. Кулик спал.

И я крепко зажмурился: я боялся чего-то, что мне непременно покажется, если я раскрою глаза. И, закутавшись с головою в одеяло, я лежал, безнадежно дожидаясь рассвета. И в безнадежности забылся.

Слышу, музыка, Концерт. Я в раздевальню – там по стене шкапы – ящики, и в ящиках туго набито лежит под нумерками (нумерки зеленые) всякая одежда: тут и шубы, и дамские накидки, и непромокаемые плащи, тут-же шляпы, зонтики, тросточки.

Я прицепил себе к ноге первый попавшийся номерок и довольно легко впихнулся в ящик между каракулевым саком и мужским пальто на шелковой подкладке.

И иду через стройку – раскопали землю, кладут фундамент – перепрыгиваю через рельсы. Это я домой иду и, знаю, во второй уж раз. А заблудился. Навстречу Андрей Белый.

«Ну теперь, думаю, как-нибудь дойдем вместе!»

И идем с ним в «Пушкинский дом». Пустыри – все разрушено – и только маленький деревянный дом. Поднимаюсь на лифте. И все зеленеет и зеленеет. И из зелени выходит черный поп. Я сразу узнал: о. Кулик.

И подает он мне письмо: конверт – русские марки очень много, одна к другой, склеены. Распечатал я письмо и вижу: Мадам Шикорэ нет, выше и еще тоньше! И хочет она загнать меня к той вон полоске, где земля кончается. И я уж совсем близко – уж ручеек по камням бежит ——

И открыл глаза –

совсем светло!

О. Кулик поднялся:

– Господи помилуй!

И вот первое, что мне бросилось в глаза – это следы: