Том 11. Жизнь и приключения Мартина Чезлвита. Главы XXVII-LIV

— Тяжело! — воскликнул мистер Пексниф, обращаясь к своей чайной чашке. — Это очень тяжело! Она — мое дитя. Я качал ее на руках, когда она еще носила мягкие вязаные башмачки, можно даже сказать рукавички, много лет тому назад!

— Нечего надо мной насмехаться, — отвечала Черри, глядя на него со злостью. — Я вовсе не настолько старше сестры, хотя она и успела выскочить замуж за вашего приятеля!

— Ах, человеческая натура, человеческая натура! Злосчастная человеческая натура! — произнес мистер Пексниф, укоризненно качая головой по адресу человечества, будто сам не имел к нему никакого отношения. — Подумать только, что все эти нелады начались по такому поводу! О боже мой, боже мой!

— Да, вот именно, по такому! — закричала Черри. — Скажите настоящую причину, папа, а не то я сама скажу! Смотрите, скажу!

Быть может, энергия, с какой она это произнесла, подействовала заразительно. Как бы то ни было, мистер Пексниф изменил тон разговора и выражение лица на гневное, если не прямо яростное, и ответил:

— Скажешь! Ты уже сказала. Не дальше как вчера. Да и каждый день то же самое. Ты не умеешь сдерживаться; ты не скрываешь своего дурного нрава; ты сотни раз выдавала себя перед мистером Чезлвитом!

— Себя! — воскликнула Черри, злобно усмехаясь. — Действительно! Мне-то какое дело!

— Ну, и меня тоже! — сказал мистер Пексниф. Дочь ответила ему презрительным смехом.

— И если уж у нас дошло до объяснения, Чарити, — произнес мистер Пексниф, грозно качая головой, — разреши мне сказать, что я этого не допущу. Оставьте ваши капризы, сударыня! Я этого больше не позволю.

— Я буду делать что хочу, — ответила Чарити, раскачиваясь на стуле взад и вперед и повышая голос до пронзительного визга, — буду делать что хочу и что всегда делала. Я не потерплю, чтобы мной помыкали, можете быть уверены. Со мной так обращались, как никогда и ни с кем на свете, — тут она ударилась в слезы, — а от вас, пожалуй, дождешься обращения и похуже, я знаю. Только мне это все равно. Да, все равно!

Мистер Пексниф пришел в такую ярость от ее громкого крика, что, растерянно оглядевшись по сторонам в поисках какого-нибудь средства унять дочь, вскочил с места и начал трясти ее так, что декоративное сооружение из волос у нее на макушке заколыхалось, как страусовое перо. Она была настолько ошеломлена этим нападением, что сразу утихла, и желаемый результат был достигнут.

— Ты у меня дождешься! — восклицал мистер Пексниф, снова садясь на место и переводя дыхание. — Посмей только разговаривать громко! Кто это с тобой плохо обращается, что ты этим хочешь сказать? Если мистер Чезлвит предпочел тебе твою сестру, то кто же тут виноват, хотел бы я знать? Что я тут мог поделать?

— А разве я не была ширмой? Разве моими чувствами не играли? Разве он не за мной ухаживал сначала? — рыдала Черри, сжимая руки. — А теперь вот я дожила до того, что меня трясут. Господи, господи!

— И опять будут трясти, — пригрозил ее родитель, — если ты заставишь меня этим способом соблюдать приличия в моем скромном жилище. Но ты меня удивляешь. Мне странно, что у тебя оказалось так мало характера. Если мистер Джонас не питал к тебе никаких чувств, зачем он тебе понадобился?

— Он мне понадобился! — воскликнула Черри. — Он мне понадобился! Что вы, папа, в самом деле?

— Так из-за чего весь этот крик, — возразил отец, — если он тебе не нужен?

— Из-за того, что он вел себя двулично, — сказала Черри, — из-за того, что моя родная сестра и мой родной отец сговорились против меня. Я на нее не сержусь, — продолжала Черри, по-видимому рассердясь пуще прежнего. — Я ее жалею. Мне за нее больно. Я знаю, какая судьба ее ждет с этим негодяем.

— Ну, я думаю, мистер Джонас как-нибудь стерпит, что ты зовешь его негодяем, — сказал мистер Пексниф, возвращаясь к прежней кротости, — а впрочем, зови его как хочешь, только положи этому конец.

— Нет, не конец, папа, — отвечала Чарити. — Нет, не конец! Мы ведь не только в этом одном не согласны. Я ни за что не покорюсь. Так и знайте. Лучше вам наперед это знать. Нет, нет, нет, ни за что не покорюсь! Я не круглая дура и не слепая. Одно могу вам сказать: я не покорюсь, вот и все!

Что бы ни подразумевалось под этим, теперь дочь потрясла мистера Пекспифа, ибо, несмотря на все попытки казаться спокойным, вид у него был весьма плачевный. Гнев он сменил на кротость и заговорил мягким, заискивающим тоном.

— Душа моя, — сказал он, — если, выйдя из себя в сердитую минуту, я и прибегнул к непозволительному средству, чтобы подавить маленькую вспышку, которая была оскорбительна для тебя не меньше, чем для меня. — возможно, что я это сделал, вполне возможно, — то я прошу у тебя прошения. Отец просит прощения у своего дитяти! — воскликнул мистер Пексниф. — Я полагаю, такое зрелище может смягчить самое ожесточенное сердце.

Однако оно нисколько не смягчило мисс Пексниф, — Сыть может потому, что ее сердце было недостаточно ожесточено. Наоборот, она стояла на своем и твердила без конца, что она не круглая дура, и не слепая, и не покорится ни за что!