Том 12 и 13. Сатана и Искариот (роман в трёх частях)

— Ты сдержал свое слово, и я сдержу свое. Вы свободны. Но, прежде чем вы уйдете, я должен вам сказать, что я думаю о наших пленниках. Они — наши враги, потому что убили моего отца, вождя команчей, и двенадцать его лучших воинов. Но они не какие-то вонючки скунсы, потому что не оставили тело вождя на растерзание хищным птицам, а похоронили его с почетом, дали ему оружие в Страну Вечной Охоты. Наши враги достойны нас, они великие воины и честные люди. И я хочу, чтоб ты знал, что они — не чета тебе, хотя их я сейчас казню, а тебя отпущу.

— Я тоже порядочный джентльмен! — взвизгивая, завопил Джонатан Мелтон.

— Замолчи! — прикрикнул на него вождь. — Большая Стрела слышал ваш разговор с Олд Шеттерхэндом. Вождь команчей не может нарушить свое слово, но может сказать тебе и говорит, что ты — не воин, а подлец и мошенник. Большая Стрела бывал в городах бледнолицых и видел, как там поступают с подлецами и мошенниками, когда сажают их в тюрьму, — им обривают наголо головы. В тюрьму я тебя посадить не могу, но, чтобы все честные люди знали, кто ты такой, ты сейчас лишишься волос со своей трусливой головы.

— Мои волосы! Мои… — заныл Мелтон.

— Умолкни, жаба! Я отнимаю у тебя всего лишь волосы, а не твою жалкую жизнь! — гневно воскликнул вождь.

Мелтон завопил еще сильнее, но на него навалилась целая дюжина индейцев, а самый старый из команчей обрил ему голову сухим ножом. Вопли Мелтона доносились, наверное, до небес. Как только старый команч закончил свою работу, Мелтон в тот же миг запрыгнул в экипаж. Юдит ринулась за ним. Но вождь остановил ее.

— Стой! Белый воин Шеттерхэнд был назван твоим поклонником. Это правда?

— Да, — ответила эта нахалка не моргнув глазом.

— Значит, ты отказала великому воину и уехала с этим вонючкой. Ты его жена?

— Еще нет.

— Женщина не должна никуда ехать с мужчиной, если не принадлежит ему по закону. Я вижу, что ты во всем не такая, как наши девушки и женщины. Твой язык — это язык ядовитой змеи. Многие из краснокожих девушек и женщин сразу сказали бы «да», если бы великий воин Олд Шеттерхэнд захотел, чтобы они стали его скво. Многие, но не ты, потому что тебя он не мог хотеть. Ты солгала. Это ясно!

— Да, — тихо произнесла Юдит, подавленная мощной волей вождя.

— Теперь ты видишь, что правда человека сильнее яда змеи! Ты оскорбила Олд Шеттерхэнда, солгав, что он хотел тебя, а он настолько горд, что не стал защищать себя от твоей лжи. Ты очень похожа на того мерзавца, с которым собираешься ехать. Так будьте же во всем одинаковы. — И он обратился к своим воинам: — Отнимите и у нее волосы. Потом эти две жабы могут ехать куда захотят! Хуг! Я сказал.

Прекрасная Юдит зашлась криком боли и унижения. Мне стало жаль ее, и я сказал вождю команчей:

— Большая Стрела — мужественный воин и великий охотник, а эта женщина не стоит того, чтобы он думал о ней. Он может оставить ей волосы, не поступаясь своей гордостью.

Вождь грозно взглянул на меня и сказал:

— Кто дал Шеттерхэнду право советовать Большой Стреле, как ему поступать? Вождь знает, что он говорит и делает, и не берет своих слов обратно.

Я понял, что бессилен помочь Юдит, и отвернулся, чтобы, по крайней мере, не лицезреть ее унижение. Но и от криков ее у меня шел мороз по коже. Наконец она перестала кричать, я повернулся, но она уже скрылась в экипаже. Оттуда раздался голос Мелтона:

— Большая Стрела может еще раз подтвердить, что он сдержит свое слово и его пленники будут мертвы?

— Завтра утром их замуруют в могиле моего отца, — ответил ему вождь и прибавил, обращаясь к своим людям: — Эти бледнолицые должны уехать отсюда как можно скорее, иначе они лишатся не только волос.

Индейцы исполнили этот приказ беспрекословно. А нам оставалось лишь глядеть с тоской на то, как уезжает от нас человек, за которым мы так долго и безуспешно гонялись еще в Африке, в то время как нас ожидала ужасная казнь…

Однако до нее оставалось еще часов двадцать, а за это время многое могло измениться, подсказывала мне надежда, никогда не покидающая меня. Мы обменялись несколькими фразами с Эмери и Виннету. Все согласились, что вождь Большая Стрела доказал словами и поступками, что уважает нас. Но это был единственный плюс нашего, в общем, отчаянного положения.

Команчи сели ужинать. Нам тоже дали поесть, причем куски мяса, которые они нам предложили, были нисколько не меньше, чем у них самих. На какое-то время нам даже освободили руки, одновременно связав покрепче ноги. Эмери, когда подавал ладони для того, чтобы команч мог их снова связать, изобразил на своем лице нечто загадочное… Потом быстро взглянул на меня, понял, что я заметил его уловку, и спросил меня по-немецки:

— Ты понял, что я хотел тебе что-то сказать?

— Было бы странно, если бы хоть кто-то это не понял, и команчи, думаю, тоже поняли.

Ближайший к нам индеец повернулся к вождю и сказал:

— Двое бледнолицых разговаривают между собой на чужом языке, который я не могу понять.

— Шеттерхэнд должен сказать нам, что это за язык, — ответил вождь.

— Это язык моего народа, — сказал я.

— Где лежит страна твоих предков?