Том 12 и 13. Сатана и Искариот (роман в трёх частях)

Лишь двое мимбренхо не смогли принять участие в церемонии: это были сыновья вождя. Они не входили в число воинов, у них не было даже имени, и они стояли вдали от сидевших по кругу взрослых членов племени. Принятие в ряды воинов, как уже говорилось, ограничено рядом условий, от выполнения которых позволено отказаться только в очень редких случаях. Столь же обстоятельный церемониал совершается в тех случаях, когда молодой воин в первый раз должен выкурить трубку мира. Собственно говоря, он сам должен достать для этого священную глину из Красных карьеров; живущие в южных районах племена, конечно, могут не выполнять это условие, однако у них придуманы другие задачи, выполнить которые вряд ли легче.

Человек, принимающий на себя риск обойти эти требования, должен носить великое имя и быть очень уважаемым в своем племени: он подвергается опасности потерять жизнь или, по меньшей мере, быть навсегда изгнанным. Тем не менее я решил рискнуть и полагал, что вряд ли меня ждет неудача.

Речь шла о старшем сыне вождя, проявившем недюжинную храбрость. Он был убежден, что при мне быстрее, чем где-либо, сможет получить имя, и, пожалуй, он не ошибся.

Когда Виннету принял трубку у индейца, последним сделавшего затяжку, и хотел повесить кисет назад на пояс, я взял у него из рук и то и другое, сказав:

— Мой краснокожий брат позволит мне взять его калюме. Тут есть некто, не сделавший ни затяжки из трубки, хотя он достоин получить ее в руки одним из первых.

Конечно, мои слова вызвали удивление, но не слишком большое, потому что мимбренхо подумали, что я имел в виду часового, который сейчас находился на острие лесного клина, а значит, не мог сделать затяжку из трубки мира. Им только показалось странным, что я упомянул о нем как об одном из самых достойных воинов. Может быть, предполагали индейцы, я думал не только о нем?

Я же набил трубку, встал, вышел из круга воинов, взял мальчика за руку и повел его на мое место в кругу» ^а

потом, поворачиваясь во все стороны, сказал:

— Вот здесь стоит Олд Шеттерхэнд. Мои краснокожие братья могут слушать и видеть все, что он говорит и делает. И пусть тот, кто с ним не согласится, выйдет с ним на бой не на жизнь, а на смерть!

Наступила глубокая, напряженная тишина. Взгляды всех присутствующих были прикованы ко мне и мальчику. Рука маленького индейца дрожала в моей; он догадывался, что приближается важный момент.

— Мой юный брат должен смело и не задумываясь исполнять все, что я ему скажу!

Эти слова я прошептал ему прямо в ухо, а он, также шепотом, ответил:

— Я буду исполнять все, что мне скажет Олд Шеттерхэнд!

Я зажег трубку, сделал первую затяжку, выпустил дым в небо и сказал:

— Это облако священного дыма летит к Маниту, великому, доброму духу, знающему про все мысли и дела старейших воинов и совсем незрелых юношей. Вот здесь сидит Налгу Мокаши, знаменитый вождь воинов-мимбренхо; я его называю своим другом и братом, а моя жизнь стала его собственностью. А рядом со мной стоит его сын, по годам еще мальчик, но по делам уже опытный воин. Я приглашаю его последовать моему примеру и послать священный дым калюме великому Маниту.

При последних словах я передал мальчику трубку. Он сейчас же поднес ее ко рту, глубоко затянулся, а потом выпустил дым в меня. С моей стороны это было дерзостью, с его — рискованным поступком, за который, конечно, не он, а я должен нести ответ. Результата ждать долго не пришлось. Такого еще никогда не случалось; мальчишка без имени курит трубку мира! Индейцы встали, поднялся громкий шум. Вождь тоже вскочил и, вытаращив глаза, уставился на меня. Только Виннету по-прежнему спокойно оставался на месте. Его медного цвета лицо, подобное маске, не выражало ни признаков одобрения, ни следов осуждения. Я знаком восстановил молчание, снова взял в руки трубку, сделал уже упомянутые пять затяжек и отдал назад мальчику, который, решившись на все, быстро вдохнул столько же раз священный дым. Тут уже раздались вопли, гневные выкрики слышались со всех сторон. То, что я сделал, посчитали преступлением против священных обычаев племени. Глаза всех воинов с гневом смотрели на меня; в воздух поднимались кулаки, вытаскивали ножи, а среди услышанных мною выкриков особенно часто повторялся один: «Мальчишка, у которого еще нет имени!»

Вождь также был против меня, хотя речь шла о его собственном сыне. Он взял мальчишку за плечо, оттолкнул его от меня и крикнул:

— На что осмелился Олд Шеттерхэнд! Если бы это был кто другой, я убил бы его на месте! Давать калюме мальчишке, не имеющему даже имени, да за это полагается смерть. Племя будет судить тебя, хотя ты и назван моим другом и братом. У меня нет такой власти, чтобы защитить тебя.