Том 12. Из 'Автобиографии'. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма

Романист настолько остро сознает, что чистая прямая речь в напечатанном виде теряет всякий смысл, что oн нагружает — и часто перегружает — каждую реплику своих персонажей всяческими объяснениями и толкованиями. Тем самым он прямо признает, что печатное слово — ненадежное средство для передачи прямой речи; тем самым он утверждает, что напечатанная без пояснений прямая речь только запутала бы читателя, вместо того чтобы помочь ему понять происходящее.

Интервьюируя меня, вы были предельно добросовестны; вы записали все, что я говорил, слово в слово. Но вы не добавили никаких объяснений, не указали, как я говорил. Поэтому читатель не сможет понять, когда я шутил, а когда говорил серьезно; и шутил ли я все время или все время был серьезен. Такая передача разговора бесполезна. Она может вызвать у читателя множество представлений, но все они будут неверными. А чтобы добавить толкование, которое передало бы правильный смысл сказанного, требуется-требуется что? Такое высокое, редкое и трудное искусство, что тот, кто им владеет, не имеет права расточать свой талант на интервью.

Нет, пощадите читателя и пощадите меня: не печатайте этого интервью. В нем нет ничего, кроме чепухи. Если бы я умел говорить только так, я поостерегся бы говорить и во сне.

А если вам хочется что-нибудь напечатать, напечатайте это письмо; от него может быть некоторый прок: оно, возможно, объяснит читателям, почему люди, которых интервьюируют, как правило, говорят на чей угодно лад, только не на свой собственный.

Искренне ваш

Марк Твен.

39

ОРИОНУ КЛЕМЕНСУ

Хартфорд, 5 января 1889 г.

Дорогой Орион!

Сегодня в 12.20, впервые за всю мировую историю, машина расположила интервалы в строке из подвижных литер и выровняла ее! И я присутствовал при этом. Все было сделано в одно мгновение, автоматически и безупречно! Это, несомненно, первая в мире строка из подвижных литер с безупречными интервалами и безупречно выровненная.

Это была последняя операция, которую оставалось проверить, — так что самое удивительное и необычайное изобретение из всех, когда-либо зарождавшихся в человеческом мозгу, окончательно завершено. Ливи сейчас внизу празднует это событие.

Ну и хитрый же дьявол эта машина! Она знает больше любого человека. Вот сам увидишь. Мы проводили испытание следующим образом: набрали вручную примерно три четверти строки взятыми наугад литерами и дополнили ее шпациями, соответствующими четырнадцати интервалам, шириной в тридцать пять тысячных дюйма каждый. Затем мы выбросили шпации, заложили литеры в машину, разбив их на пятнадцать двухбуквенных слов и оставив между словами интервалы в две десятых дюйма. Затем мы пустили машину в ход — медленно, вручную, а сами впились взглядом в интервалоустанавливающие пальцы. Когда первое слово заскользило по лотку, первый блок выдвинул свой третий палец, второй блок — тоже, но третий блок выдвинул второй палец!

- Ах, черт! Остановите машину... что-то разладилось... она собирается поставить интервал в тридцать тысячных дюйма!

Всеобщая растерянность.

- Между интервальными пластинами попало инородное тело,— заявляет главный механик.

- Пожалуй, что так, — соглашается мастер.

Пейдж обследует механизм:

- Нет... посмотрите сами, и вы убедитесь, что там все чисто. — Продолжает осмотр. — Теперь я понял... да-да... это так... одна из пластин слишком длинна и цепляет. Как неприятно — первая проба, и такая неудача. — Пауза. — Ну, слезами горю не поможешь. За работу, ребята, — давайте разбирать машину... Нет... Стойте! Ничего не трогайте! Продолжайте испытания! Мы дураки, а машина — умница. Она все понимает. К одной из литер пристала грязца, и машина, учитывая это, дает более узкий интервал!

Так оно и было. Машина продолжала работать, расставила интервалы в строке, выровняла ее по ниточке и — безупречную во всех отношениях — вставила в верстатку! Мы вынули ее и стали исследовать с помощью увеличительного стекла. Глядя невооруженным глазом, ты никогда не обнаружил бы, что третий интервал меньше остальных; но увеличительное стекло и кронциркуль доказали, что это именно так. Пейдж с самого начала утверждал, что машина будет замерять и учитывать даже невидимые пылинки, но в ту минуту и он тоже забыл об этом важнейшем факте.

Все свидетели подписали отчет об этом несравненном историческом событии — о первой разбивке строки из подвижных литер машинным способом — и занесли в него час и минуту. Никто ничего не пил, но все были словно пьяные. Ну, не пьяны, а оглушены, потрясены, ошарашены.

Все другие удивительные изобретения человеческого ума кажутся заурядными безделками по сравнению с этим величественным чудом механики. Всякие телефоны, телеграфы, паровозы, хлопкоочистительные машины, швейные машины, счетчики Бэббеджа, веретена Жаккарда, усовершенствованные прессы, прядильные машины Аркрайта — все это простенькие игрушки, сущая ерунда! «Наборщик Пейджа» идет далеко впереди остальной процессии человеческих изобретений.