Том 13. Стихотворения

Наездник бронзовый стоял во тьме, — прямой.Спал город вкруг него — домов несчетных строй;На небе сумрачном чертились колокольни,Подобны пастухам, пасущим гурт свой дольний;Стыл Богоматери двухбашенный Собор,И башня каждая страшилась кинуть взорВ безлунной мгле на стан своей сестры огромной;Зенит заволокло такою мутью темной,Что блеск небесных бездн бесследно в ней исчез;Хрипя под сводами полуночных небес,Лишь ветер мял ее, отчаянье впуская;Висела облаков завеса гробовая;Казалось, что заре воскреснуть не дано,Что утру не открыть прозрачное окно,Что солнце — страшный угль, очаг, навек разбитый,Здесь, в беспредельности, где ночь сомкнула плиты

Над устрашенною, застылою землей,Угасло навсегда, задушенное мглой:Такое из небес, исполненных томленья,Полуночь пролила на мир оцепененье!Как бы для зрителей угрюмых — небосводРазверз до самых недр ночного мрака грот.Спокоен, при мече, вздымая шлем пернатый,Старинных рыцарей надев крутые латы,Был там он, выпрямясь, в одежде боевой.Фигурой — исполин, улыбкою — герой,Поводья черные перчаткой стиснув черной,Гигант и властелин, недвижный и упорный,Он вечным жестом ночь, казалось, леденилИ, с тенью траурной вплотную слитый, стыл,С небесной теменью могильной медью сплавясь.Кумир, загадочно перед собой уставясь,Видением вершин, фантомом горных гряд,

Стоял, недвижностью зловещею объят:Ведь он — от вечности, поскольку — от могилы!Конь этот, никогда не ржавший и застылый,Безмолвный воин сей, чей образ воплотилВсю мощь молчания, как признак скрытых сил,Сей цоколь сумрачный, царящий над толпою,Вознесший свой покой над бурею живою,И, гроба выходец, державный сей колосс,В нас нагнетающий воспоминанье гроз,В ком до сих пор король, палач и деспот мнится(Которого б теперь не испугалась птица),Вся эта статуя — чудовище мечты.И если даже день плеснет в его черты,Их солнечным лучом светля и уточняя,И если даже вкруг кишит прохожих стая,То жутью тайною он все же облачен,

Тоской кладбищенской… Но вечерами он,Король задумчивый, солдат и вождь угрюмый,Вновь обретает ночь с ее ужасной думой.В бездонном сумраке стоит он, жуть струя.И все величие, всю мощь небытия,Все то спокойствие, что лоб его надменныйВ трагическом плену у меди неизменнойМог сохранить, все то, что пристальный зрачок,Став вечным, сохранить из блеска молний мог,Всю эту полужизнь за гранью гробовою,Что знаменитому оставлена героюВо сне, под черными крылами похорон,Все то усилие, что совершает он,Воитель, чтобы стать не королем, а богом,Всю мрачность местности в ночном безмолвье строгом, —Все это истукан сумел в единство слить,Чтоб одиночество державное хранить!

И Сена мрачная струит свой шум унылыйПод этим всадником из ночи и могилы…И ветер вопль стремит, и плещет пена вод,И тяжкоарочный в тумане мост растетКаким-то призраком расплывчатым и смутнымПод гордым рыцарем, над бегом бесприютнымРеки униженной; и в арках темнота —Как триумфальные для статуи врата.Внезапно в тишине, неведомо откуда,Из непроглядной тьмы, где туч сгрудилась груда,Где дремлет страшная, пустая глубина, —Над этой статуей, томящейся без сна,Глядящей, медное свое чело нахмуря,В даль, в гробовой простор, где ночь, тоска и буря,Раздался голос — чей? — из ледяных глубин:«Узнай, на месте ли еще стоит твой сын?»