Том 17. Твердая рука. Мексиканская месть

— По-моему, — сказал взявший слово Свистун, — совету нечего больше обсуждать. Решение начать войну принято, теперь у совета лишь одна только забота: привлечь к нашему союзу другие индейские народы. А что касается военных операций и выбора часа для вторжения на мексиканскую территорию, то все это уже дело военной комиссии, которая обязуется хранить свои решения в строгой тайне. Я сказал. Теперь поднялся Огненный Глаз.

— Сашемы папагосов, и вы, воины союзных народов, — произнес он своим теплым и задушевным голосом, — настал час закрыть наш совет! Отныне будет заседать один лишь совет из пяти вождей. А вы, вожди и воины, возвращайтесь к своим племенам, вооружайте своих отважных сынов и прикажите им исполнить танец скальпа вокруг столба войны. Но восьмое солнце должно застать вас снова здесь, на этот раз во главе ваших воинов. Каждый из вас должен быть готов выступить в тот час, который будет назначен для вторжения. Я сказал. Довольны ли вы моим словом, воины-исполины? Вожди молча покинули свои места, отправились в другую комнату за оружием и, спустившись с пирамиды, помчались во весь опор по разным направлениям.

Огненный Глаз и Твердая Рука остались одни в зале.

— Сын мой, — сказал Огненный Глаз, — что можешь ты сообщить мне?

— Многое, отец, — почтительно ответил Твердая Рука. — Многое и очень важное.

Глава XIX

РАНЧО

Оставим на некоторое время наедине Огненного Глаза и Твердую Руку и вернемся несколько назад, к событиям, которые произошли в асиенде дель Торо еще до отъезда дона Хосе в Эрмосильо.

Молодые мексиканские девушки, выросшие в глуши, у самых индейских границ, за отсутствием общества и знакомых, проводят большую часть своего времени верхом на коне. Целыми днями они объезжают свои огромные поместья, протянувшиеся на двадцать-двадцать пять лье, скачут по горам и полям, навещают убогие хижины пастухов и пеонов. Донья Марианна, возвращаясь в асиенду после многих лет затворничества в монастыре города Сан-Росарио, горела желанием возобновить свои пленительные прогулки верхом по лесам и долам. В сопровождении слуги, а чаще всего одна, молодая девушка посещала то одного, то другого из тех, с кем были связаны лучшие воспоминания детства. Все восхищало ее во время этих прогулок: простор прерий, цветы, которые она собирала, солнце, под лучами которого она загорала, ветер, который дул ей в лицо, — одним словом, она была полна радостным и цельным ощущением жизни, тем светлым восторгом, который знаком одной лишь нетронутой юности. Чаще всего донья Марианна направлялась к одному ранчо, расположенному примерно в трех лье от асиенды среди густых зарослей мескита.

Это глинобитное строение возвышалось у берега реки, на довольно обширной прогалине бывшего леса, вырубленного и выкорчеванного под пашню бедными обитателями этого жалкого жилья. Позади ранчо виднелся загон, заменявший кораль для двух коров и четырех лошадей, составлявших все достояние хозяина ранчо. Надо, впрочем, сказать, что внутри это ранчо не казалось таким убогим, как снаружи. Оно состояло из трех помещений. Два из них были отведены под спальни; третье представляло собой большую комнату, служившую столовой, гостиной, кухней и всем чем угодно; сюда заходили даже куры, нахально поклевывавшие рассыпанные на полу зерна и крошки маисовых лепешек.

У правой стены этой комнаты находился низкий очаг — очевидно, для стряпни; середину комнаты занимал большой дубовый колченогий стол; в глубине комнаты виднелись две двери, ведущие в спальни. Стены этой комнаты были разукрашены теми безвкусными олеографиями, которыми парижские коммерсанты наводняют всю Америку; а ловкие коробейники для облегчения сбыта приписывают еще к ним объяснения, ничего общего не имеющие с содержанием картинки. Здесь, например, висела среди прочих олеография, изображающая переход Наполеона через Сан-Бернар[62]. Лошадь Наполеона ведет под уздцы горный проводник. Надпись под этой картиной гласила: «Великий старец Святой Мартин, разделяющий свою шинель с бедняком». Забавнее всего, что Наполеон был очень далек от того, чтобы «разделять» свою шинель с проводником (который, как видно, ничуть в ней и не нуждался), а, ежась от холода, сам кутался в нее. Несколько кресел дополняли обстановку комнаты. Такая незатейливая меблировка могла бы, пожалуй, сойти за роскошную в этих краях, где потребности весьма низки и люди не имеют ни малейшего понятия о бытовых удобствах. Это ранчо, с незапамятных времен принадлежавшее одной индейской семье, переходило из поколения в поколение от отца к сыну. Обитатели его были последними и единственными представителями многочисленного когда-то индейского населения, обитавшего на этой территории до вторжения испанских завоевателей.