Том 2. 1960-1962 гг.

Званцеву дали плащ. Акико хотела вернуться в машину и развернуть ее, но Михайлов сказал, что двигатель включать нельзя. Он стоял и светил своим неуклюжим коптящим факелом, пока машину вручную разворачивали и ставили поперек дороги. Затем застава в полном составе забралась в кабину. Званцев заглянул внутрь. Акико снова сидела, свернувшись, на переднем сиденье. Товарищи Михайлова уже спали, уткнувшись головами друг в друга.

— Передайте ему… ― сказала Акико.

— Да, обязательно.

— Скажите, что мы будем ждать.

— Да, ― сказал Званцев. ― Скажу.

— Ну, идите.

— Саёнара, Аки-тян.

— Идите…

Званцев осторожно прихлопнул дверцу и подошел к оператору:

— Пойдемте.

— Пойдемте, ― откликнулся оператор совсем новым, очень бодрым голосом. ― Пойдемте быстро, нужно пройти семь километров.

Они пошли, широко шагая, по мокрому шершавому бетону.

— Что у вас там делается? ― спросил оператор.

— Где ― у нас?

— Ну, у вас… В большом мире. Мы уже полмесяца ничего не знаем. Что в Совете? Как с проектом Большой Шахты?

— Очень много добровольцев, ― сказал Званцев. ― Не хватает аннигиляторов. Не хватает охладителей. Совет намерен перевести на проект тридцать процентов энергии. С Венеры отозваны почти все специалисты по глубокой проходке.

— Правильно, ― сказал оператор. ― На Венере им теперь нечего делать. А кого выбрали начальником проекта?

— Понятия не имею, ― сердито сказал Званцев.

— Не Штирнера?

— Не знаю.

Они помолчали.

— Мерзость, верно? ― сказал оператор.

— Что?

― Факелы ― мерзость, правда? Такая дрянь! Чувствуете, как он воняет?

Званцев принюхался и отошел на два шага в сторону.

— Да, ― сказал он. От факела воняло нефтью. ― А зачем это? ― спросил он.

— Так приказал Каспаро. Никаких электроприборов, никаких ламп. Мы стараемся свести все неконтролируемые помехи к минимуму… Кстати, вы курите?

— Курю.

Оператор остановился.

— Дайте зажигалку, ― сказал он. ― И ваш радиотелефон. Есть у вас радиотелефон?

— Есть.

— Дайте все мне. ― Михайлов забрал зажигалку и радиотелефон, разрядил их и выбросил аккумуляторы в кювет. ― Извините, но так надо. Здесь на двадцать километров в округе не работает ни один электроприбор.

— Вот в чем дело, ― сказал Званцев.

— Да-да. Мы разграбили все пасеки вокруг Новосибирска и делаем восковые свечи. Вы слыхали об этом?

— Нет.

Они снова быстро пошли под непрерывным дождем.

— Свечи тоже мерзость, но все-таки лучше, чем факелы. Или, знаете, лучина. Слыхали про такое ― лучина?

— Нет, ― сказал Званцев.

— Есть такая песня: «Догорай, моя лучиночка». Я всегда думал, что лучина ― это какой-то генератор.

— Теперь я понимаю, откуда этот дождь, ― сказал Званцев помолчав. ― То есть я понимаю, почему выключены микропогодные установки.

— Нет, нет, ― сказал оператор, ― микропогодные установки ― это само собой, а дождь нам гонят специально с Ветряного Кряжа. Там есть континентальная установка.

— Зачем это? ― спросил Званцев.

— Закрываемся от прямого солнечного излучения.

— А разряды в тучах?

— Тучи приходят пустые, их разряжают по дороге. Вообще опыт получился гораздо грандиознее, чем мы сначала думали. У нас собрались все специалисты по биокодированию. Со всего мира. Пятьсот человек. И все равно мало. И весь Северный Урал работает на нас.

— И пока все благополучно? ― спросил Званцев.

Оператор промолчал.

— Вы меня слышите? ― спросил Званцев.

― Я не могу вам ответить, ― сказал Михайлов неохотно. ― Мы надеемся, что все идет как надо. Принцип проверен, но это первый опыт с человеком. Сто двадцать триллионов мегабит информации, и ошибка в одном бите может многое исказить.

Михайлов замолчал, и они долго шли не говоря ни слова. Званцев не сразу заметил, что они идут через поселок. Поселок был пуст. Слабо светились матовые окна коттеджей, а в окнах было темно. За ажурными изгородями в мокрых кустах чернели кое-где распахнутые ворота гаражей.