Том 2

Граждане судьи, я лично отказался от адвоката, потому что считаю себя грамотным и без него. На всем протяжении этого, с позволения сказать, судебного процесса на чем я строю линию своей защиты? На полностью оправдывающем наши не совсем порядочные действия факте. А именно: в том, что произошло, виновны не мы, а наша винно-водочная промышленность. Да! Только она, и никто больше.

Я еще раз настаиваю на проведении химической экспертизы мятной водки и портвейна № 37, которых мы закупили в сельпе три ящика. Почему нам отказано в экспертизе? Потому что прокурор выразился в том смысле, что в районе еще не имеется случаев смерти не только от портвешка и водки мятной, но и от настойки вишнево-горькой. Так выходит, надо сначала помереть от вредной отравы, а потом экспертизу тебе дадут?

Что-то вроде культа личности получается, когда миллион людей угробили ни за что ни про что, а потом Никита расследовал дело и выкинул Сталина из мавзолея. Убитым не стало от этого легче, говорят в народе…

Одним словом, я обвиняю советские спиртные напитки в низком качестве на грани смертельного отравления пьющих личностей. Допустим, никто в нашем районе не помер от сельповской мутной дряни. Но психического-то вреда сколько выходит от нее? Вы это подсчитывали?

Вы ведь только судить привыкли и срока влуплять. А вникли вы, почему на Новый год дружок мой Павлов Костя выбежал на сцену в клубе в чем мама родила и рычать начал? Думаете, он на советскую власть этим самым клеветал и намеки излагал в голом виде в адрес нашей внешней политики?…

Нет. В Косте человек кричал, который должен звучать гордо, а он вместо этого кориандровую пьет, которая всю гордость враз превращает в грубое скотство. Что остается делать человеку? Не убивать же министра пищевой промышленности? Вот он и выбегает на сцену и рыдает, как маленький.

А Безуглова Настасья? На что уж женщина тихая, мужа не бьющая, не судимая, книжки читать уважает, а после портвейна № 37 – двух бутылок – мебель в доме изрубила топором и печь русскую разрушать принялась. На самое святое, можно сказать, покусилась в доме! Кто в этом виноват? Ответ один: портвейн № 37.

Фактов можно привести тысячу. Тут и хулиганство, и разбой, и нанесение телесных повреждений самим себе и посторонним гражданам. Не хуже меня обо всем знаете, граждане судьи.

Вы, конечно, можете резко возразить мне, что отвратительно спихивать все грехи человека на спиртные напитки. Где же, мол, тогда, собственно, человеческая совесть, которая должна разбираться без вашего суда что к чему и призывать нетрезвую личность к гражданскому порядку? Вы также можете заявить, что многие пьют, но порядка не нарушают. Известно, что многие артисты-гастролеры вдребадан выходят на сцену пьяные вплоть до Людмилы Зыкиной. А о «Песнярах» и говорить нечего. Разве в трезвом виде станешь так визжать русские наши песни?

Но речь тут не об артистах, а о нас. Так что давайте вспомним всю картину преступления.

Пить мы начали вечером. И не от веселья типа Первого мая или Дня танкиста. Пить мы начали с горя. Ибо приезжает ко мне Руманов на мотоцикле и говорит:

– Вася, беда пришла… горе у нас… Леньку пришибли в Афганистане. В райком меня дергали вчера. Так и так, говорят… Погиб смертью храбрых, защищая свободу афганского народа, который сверг помещиков и капиталистов, как мы в семнадцатом году. Храни по этому поводу гробовое молчание. Не расстраивай народ. Ему на трудовой вахте стоять надо. Да и империалистические разведки только и ищут слухов о смерти наших солдат в братском Афганистане. Слухи они эти используют, чтобы обвинить родину социализма в агрессии и гегемонии. Так что – крепись. Как только покончим с басмачами, так сможешь съездить на могилу брата и посыпать ее нашей районной землей. Подписку о неразглашении тайны смерти брать у тебя не будем, ибо ты план выполняешь и радио «Свобода» не слушаешь, согласно сексотской информации. Крепись. Поминки устрой, но под иной маркой. Например: прочитал новую книгу Леонида Ильича, тезки брата своего, и непременно захотелось поговорить о ней за стопочкой с односельчанами.

Я отвечаю Руманову:

– Помянем Леню обязательно и тайну его смерти сохраним, подчиняясь распоряжению партии, но помянуть следует по-христиански, если человека басурмане прирезали. Идем к батюшке, панихиду отслужим за всех убиенных в народно-освободительных войнах, пропади они пропадом, а потом помянем Леньку бедного, слава Богу, хоть отец с матерью до горя такого не дожили. Сейчас они оттуда смотрят на нас строго и желают устройства панихиды.

Садимся на мотоцикл Руманова, друга моего. Летим по грязище в город к батюшке. Признаемся во всем и просим призреть в молитвах бедную душу солдатика, прирезанного на чужбине за чью-то непонятную свободу.