Том 2. Баллады, поэмы и повести

Может быть, добрый читатель, тебе случалося в жизни,Долго скитавшись туда и сюда, попадать на такоеМесто, где было тебе хорошо, где живущая в каждомСердце любовь к домашнему быту, к семейному мируС новою силой в тебе пробуждалась; и снова ты виделКрай родимый; и все обаяния младости, благаПервой, чистой любви на могилах минувшего сноваВ прежней красе расцветали, и ты говорил, отдыхая:Здесь живется сладко, здесь сердцу будет приютно.Вспомнив такую минуту, когда очарованной думойТы обнимал безыменное, тайное счастье земное,Ты, читатель, поймешь, что должен был чувствовать рыцарь,Вдруг поселившися в этом пределе, далёко от света.Часто он с радостью тайной смотрел, как поток, свирепея,День ото дня расширялся и остров все дале и далеВ море входил, разлучаяся с твердой землею; казалось,Мир кончался за ним. На сердце рыцаря сталоТихо, светло и легко. Рыбак был мудрец простодушный;Зная людей, изведав тревоги житейские, бывшиРатником сам в молодых летах, на досуге он многоМог рассказать про войну и про счастье, несчастье земное;Словом, он был живая летопись; время без скукиШло в разговорах меж старцем отжившим и юношей, полнымПламенной жизни: мудрость смиренная, прямо из жизниВзятая здравым рассудком и верою в бога, вливаласьВ душу Гульбранда и в ней поселяла блаженную ясность.Бодрый старик промышлял по-прежнему рыбною ловлей;Был не без дела и рыцарь: в хижине, к счастью, нашелсяСтарый доспех рыбака, самострел; его починивши,

С ним ежедневно рыцарь ходил на охоту; а вечерВместе все перед ярким огнем проводили, и полныйКубок тогда частенько постукивал в кубок: в запасеБыло вино, и нередко с ним длилась беседа до позднейНочи. Но мирной сей жизни была душою Ундина.В этом жилище, куда суеты не входили, каким-тоРайским виденьем сияла она: чистота херувима,Резвость младенца, застенчивость девы, причудливость никсы ^*,Свежесть цветка, порхливость сильфиды, изменчивость струйки…Словом, Ундина была несравненным, мучительно-милым,Чудным созданьем; и прелесть ее проницала, томилаДушу Гульбранда, как прелесть весны, как волшебствоЗвуков, когда мы так полны болезненно-сладкою думой.Но вертлявый, проказливый нрав и смешные причуды УндиныБыли подчас и докучливой мукой; зато и журилиКрепко ее старики; и тогда шалунья так милоДулась на них, так забавно ворчала; потом так сердечноС ними, раскаясь, мирилась; потом проказила снова, и сноваЕй доставалось; и все то было волшебною, тайнойСетью, которою мало-помалу опуталось сердцеРыцаря. С нею он стал неразлучен; с каждою мыслью,С каждым чувством слилась Ундина. Но, им обладая,Той же силе она и сама покорялась; хотя в нейВсе осталось по-прежнему, резвость, причуды, упрямство,Вздорные выдумки, детские шалости, взбалмошный хохот,Но Ундина любила — любила беспечно, как любитПтичка, летая средь чистого неба. Старик и старушка,Видя Ундину и рыцаря вместе, невольно привыклиИх почитать женихом и невестой. И рыцарю такжеЧасто на мысль приходило, что в мир для него невозвратно

Вход загражден, что с людьми никогда уж ему не встречаться.Если ж случалось, что рыцарев конь, на свободе бродившийПо лугу, ржаньем своим его пробуждал и как будтоСпрашивал: скоро ли в битву? иль если ему попадалсяБрошенный щит на глаза иль праздно на стенке висевшийМеч, ненароком сорвавшись с гвоздя, из ножон выдвигалсяВ звонком паденье — дума о славе и подвигах бранныхДушу его шевелила. Но в этой тревоге себя онТем утешал, что возврат для него невозможен; к тому же,Мнилось ему, что Ундина была рождена не для низкойДоли; и, словом, он верил, что все то не случай, а божийПромысел было. И так один за другим неприметноДни уходили, ясные, тихие. Но и в спокойномЭтом быту напоследок случилось расстройство: привыклиКаждый вечер рыбак и рыцарь, отужинав, с полнымКубком час-другой проводить в разговоре радушном;Вдруг недостало вина: запас рыбака небогатыйВышел; взять же нового было негде. НаморщивЛбы, сидели Гульбранд и рыбак за столом; а Ундина,Глядя на них, умирала со смеху. Скучен и дологБыл тот вечер, и рано все разошлись. На другой деньОколо ужина вышла Ундина из хижины. «Вы мнеОба несносны, — сказала она, — не хочу я на вашиДлинные лица смотреть и слушать вашу зевоту».С этим словом захлопнула двери и скрылась. А вечерБыл ненастен, ветер шумел, и море сердилось.В страхе рыбак и рыцарь вскочили, вспомнив, как в первыйРаз они перепуганы были Ундиной. Но толькоВ двери за нею они собрались побежать, как Ундина

Им навстречу явилась сама. «За мною! за мноюВсе! — закричала она, — гостинец прислало нам море;Бочка, и, верно, с вином, лежит на песке». За УндинойВсе пошли, и, подлинно, бочка нашлася; поспешноРыцарь, старик и с ними Ундина ее покатилиК хижине: буря сбиралась; сквозь сумерки былоВидно, как на море волны свои подымали седыеГоловы, дождь вызывая из туч; и тучи бежалиШибко и шумно, как будто грозяся напасть на идущих;Вот уж начали сыпаться первые капли. УндинаВдруг повернула головку и, пальчик поднявши, сердитоИм погрозила туче и ей закричала: «Смотри ты,Туча, не смей замочить нас; еще нам далёко до дома».С сердцем рыбак ей сказал: «Уймися, Ундина, грех!» И, умолкнув,Стала она про себя потихоньку смеяться. ОднакоЗасухо все добралися до места; но только успелиБочку под кровлю поставить, и вскрыть, и отведать, какоеБыло вино в ней, как дождь проливной зашумел, зашаталисьС скрыпом деревья, и море дико завыло. Но бурюВ хижине скоро забыли; за полными кружками сноваУм разогрелся, и ожили шутки; и этой беседеПрелесть двойную давал огонек, всегда столь приятныйВ теплом приюте, при шуме ветра и моря, во времяНочи ненастной. Но вдруг старик, как будто что вспомнив,Стал задумчив; потом, помолчавши минуту, сказал он:«Царь небесный, помилуй нас, грешных! мы здесь на досугеШутим и этим прекрасным вином веселимся; а бедныйПрежний хозяин его, быть может, погиб и, волнамиБрошенный бог весть куда, лишен погребенья». При этомСлове Ундина с лукавой усмешкой подвинула кружку

К рыцарю. «Пей, не бойся», — она прошептала. Но рыцарьЗа руку взял старика и воскликнул: «Я честью клянуся,Если б могли мы его отыскать и спасти, то ночнаяБуря помехою мне не была бы; с опасностью жизниЯ бы на помощь к нему побежал; зато обещаюсь,Если когда возвращуся в край обитаемый, вдвое,Втрое ему иль детям его заплатить за прекрасныйЭтот напиток, который без воли его нам достался».Добрый старик кивнул головою в знак одобренья;В нем успокоилась совесть, и с большим вкусом он допилКружку. Но тут Ундина сказала Гульбранду: «Ты денегСколько угодно можешь за это вино рассорить; но бросатьсяВ воду и жизни своей не жалеть… вот это уж глупоСказано было; что же будет со мною, когда ты,Милый, погибнешь? Не правда ль, не правда ль, ты лучше с УндинойЗдесь останешься?» — «Правда, Ундиночка», — рыцарь с улыбкойЕй отвечал. «Признайся ж, что глупо сказал ты; ведь каждыйСам себе ближе; и что до других нам?..» Старушка, услышавЭто, тяжко вздохнула; а добрый рыбак, не стерпевши,Начал кричать на Ундину: «У турков, у нехристей, что ли,Выросла ты, прости мне господи? Что за горячкуСнова ты нам говоришь, греховодница?» Вдруг замолчавши,Робко Ундина прижалась к Гульбранду; потом прошептала:«Что же такое сказала я им? Уж и ты не сердит ли,Милый мой рыцарь?» Но рыцарь, пожавши ей руку, расправилКудри, упавшие кольцами ей на глаза, и ни словаЕй не ответствовал: брань рыбака его оскорбила.Так сидели все четверо, молча, нахмуривши брови;Добрую четверть часа продолжалося это молчанье.