Том 2. Дьяволиада. Роковые яйца. Собачье сердце. Рассказы. Фельетоны

Острая социальность повести Булгакова привела к тому, что вокруг «Роковых яиц» развернулись критические сражения. Отзывы, яркие, резкие, дающие порой удивительно глубокие интерпретации творчества писателя, свидетельствуют о точности «попадания» нового произведения Булгакова в болевые проблемы литературно-общественного процесса середины 1920-х годов.

«Центральная вещь шестой книги («Недр». — В. Г.) — «Роковые яйца» М. Булгакова, бесспорный «гвоздь» сборника», — отмечали критики.

Высоко оценивал повесть и рецензент, скрывшийся за инициалами Ю. С. (Ю. Соболев. — В. Г.): «Один только Булгаков со своей иронически-фантастической и сатирически-утопической повестью «Роковые яйца» неожиданно выпадает из общего, весьма благонамеренного и весьма приличного тона.

«Утопичность» фабулы не только в том, что в ней говорится о некоем профессоре Персикове, открывшем загадочный «красный луч», не только в этом явном гротеске, но и в самом рисунке Москвы 1928 года, в которой профессор Персиков вновь получает «квартиру в шесть комнат» и ощущает весь свой быт таким, каким он был... до Октября.

Рассказ Булгакова — самый занимательный и самый острый во всей книге»[256]

, — заканчивал Ю. С.

Критик «Нового мира», также скрывшийся за сокращением, присоединялся к сказанному: «“Роковые яйца” — это насыщенный современностью, остроумием, многочисленными мелкими бытовыми картинками, занимательностью фантастический рассказ. У нас грешат и против занимательности, и против фантастики, деля обычно вещи на “авантюрные” и “бытовые”. “Авантюрные” — это интересно и пусто. “Бытовые” — это глубоко и скучно... Но безудержное вранье, неизбежно завершающееся мировой революцией, — так ли уж это занимательно?..

Всем читавшим повесть Булгакова я задам один вопрос: какое осталось у них впечатление от нашего “завтра”, изображенного в повести “Роковые яйца”? Произвело ли на них это “завтра” гнетущее, упадочническое впечатление? По моему скромному мнению, едва ли сумеет какой-нибудь автор утопического, р-р-ре-волюционного романа заронить в своих читателях такое же чувство могучей жизнерадостной страны, истинного Нового Света»[257], — убежденно формулировал автор.

А. Воронский, выстраивая уже целый ряд приключенческих произведений последнего времени (А. Толстой, «Голубые города»; М. Булгаков, «Роковые яйца»; А. Караваева, «Берега»; Коробов, «Петушиное слово»), сообщал: «“Роковые яйца” Булгакова — вещь необычайно талантливая и острая — вызвала ряд ожесточенных нападок. Булгакова окрестили контрреволюционером, белогвардейцем и т. п., и окрестили, на наш взгляд, напрасно. <...> Писатель написал памфлет о том, как из хорошей идеи получается отвратительная чепуха, когда эта идея попадает в голову отважному, но невежественному человеку». А. Воронский полагал, что «основной недостаток Булгакова тот, что он не знает, во имя чего нужны такие памфлеты, куда нужно звать читателя. <...> Нападает ли автор на «коммунистический эксперимент» или имеет он в виду более узкий круг обобщений...»[258] — размышлял критик.

Н. Осинский поддерживал сомнения А. Воронского: «...не хватает автору, печатающемуся в «России» — писательского миросозерцания, тесно связанного с ясной общественной позицией, без которой, увы, художественное творчество оказывается кастрированным. <...> Боюсь сказать, — продолжал Осинский, — а пожалуй, ведь так — это, собственно, «вагонная литература» (у немцев Reiselektüre — «дорожная литература») высшего качества»[259].

С Осинским соглашался Н. Коротков, который также полагал, что «Роковые яйца» не что иное, как «пустячок», «легкое вагонное чтение», находил в повести всего лишь «равнение на потребителя» и «безобидное остроумие». В целом же его оценка «Роковых яиц» скорее положительна: «За необыкновенным, рассчитанным на занимательность сюжетом, за остроумными, не без яду, злободневными мелочами проглядывает кипучий, бешеный темп жизни, творческий взмах ближайших наших годов. И как ни относиться к занимательной повести Булгакова, нельзя отрицать того бодрого впечатления, чувства «новой Америки», которое остается у читателя его вещи»[260]

.

А. Меньшой не разделял высказанной точки зрения и строил отзыв «с сюрпризом»: вначале многословно, обильно цитировал (либо — пересказывал близко к тексту) булгаковские описания Москвы 1928 года, а затем неожиданно заканчивал: «Все, что я написал, — картина Москвы в 1928-м году, — все это из повести Мих. Булгакова «Роковые яйца» — повести, столь нашумевшей в Москве... Полуфельетонист, полухудожник <...> не справился с задачей... Булгаков пугает, а нам не страшно. Почему не страшно? Просто потому, что вяло, бледно, без напряжения написано»[261].

Рецензия производила впечатление двойственное. К чему пространно, щедро цитировать и пересказывать текст, который так бездарен и незаразителен в художественном отношении? К чему сообщать, будто мимоходом, что повесть «нашумела в Москве», добавляя тем самым печатной рекламы осуждаемому произведению?