Том 2 Иван Иванович

Иван Иванович все еще стоял возле нее.

— Хорошо. Я приду.

«А каково Борису? Почему у него так изменился голос?» — подумала она, стараясь представить то, что пережил он за это время.

Теперь она уже не могла не встать, переоделась, посмотрела на себя в зеркало и похолодела от страха: бледное, даже серое лицо, щеки ввалились, под глазами синева, от носа к углам рта и между бровей прорезались скорбные морщины. Губы женщины задрожали: как постарела! И, все не отрывая взгляда от этого чужого, подурневшего лица, Ольга прислушалась к беседе в другой комнате. О чем говорил Тавров, она не разобрала, хотя голос его звучал оживленнее: он ждал ее выхода. Ну что же, пусть посмотрит на нее, безобразную. Может быть, это вылечит его. Ольга решительно двинулась к двери, но у порога опять замедлила: как она встретится с ним при муже?..

С трудом преодолев минутную слабость, толкнула дверь и, почти падая, хватаясь за косяк, шагнула в ту комнату.

Иван Иванович укладывал на блюдо медово-желтую дыню и яблоки, Хижняк, увлеченный разговором, нарезал ветчину. Оба они не сразу обернулись к неслышно вошедшей Ольге, а Тавров, который, не зная, куда себя деть, рассматривал безделушку из слоновой кости, взятую им с этажерки, — точно застыл на месте. Когда Ольга подходила к нему, он стоял все в той же позе, но руки его дрожали так, что только слепой не заметил бы его волнения. Увидев любимого в беспомощном положении, Ольга вдруг обрела твердость: почти непринужденно заговорила с мужем, пошутила с Хижняком и сама начала хозяйничать, отвлекая на себя их внимание. Когда стол был уже накрыт и рюмки наполнены вином, она опять на минуту потеряла равновесие: Тавров глядел на нее, забыв о всяких условностях. Как предупредить, убедить его, что дальше так нельзя?

— Валерьян Валентинович посоветовал мне обязательные прогулки, — сказала она, обращаясь к Хижняку, — а я третью неделю не выхожу из дому. И правда, у меня не проходят головные боли. Завтра с утра возобновлю свой летний маршрут по горам.

74

День выдался холодный. Пустынно серело высокое, будто выметенное ветром небо. Печально покачивались у тропы мертвые травы. Куда ни глянь, повсюду ровная желтизна лиственничных лесов: словно диковинные хлеба выспели по склонам гор; стоят, не клонятся, ждут, когда взмахнет над ними белыми рукавами северная жница-метель. Снегопад здесь часто опережает листопад, но быстро сходит молодой снежок, перемешанный с иголками хвои и вялым мокрым листом, и тогда становится особенно неприютно в тайге. Пусть бы мороз, пусть настоящая пурга, только не эта мозглая слякоть.

Ольга карабкалась на водораздел, скользя на крутых подъемах, хватаясь за ветки кустарника. Ветер с налету злобно подталкивал ее в спину, рвал косынку из цветной шерсти, повязанную концами под подбородком. Когда женщина добралась до вершины, у нее дрожали и руки и ноги: то ли отвыкла от таких прогулок, то ли волновалась, ожидая встречи с дорогим человеком.

Увидев его среди скал, перегородивших нагорную тропинку, она не смогла даже ускорить шаги. Он сам бежал ей навстречу.

Выходя из дому, Ольга продумала все, что ей надо было сказать Таврову, но даже рта раскрыть не успела, как очутилась в его объятиях. Несколько минут они стояли молча под порывами злого ветра. Потом тихо пошли рядом.

Ольга опомнилась от радостного потрясения не первая, может быть, еще медлила, как человек, которому не хочется проснуться. Вернули ее к действительности слова Таврова, ласкавшего ее озябшие руки:

— Хочешь, я поговорю с Иваном Ивановичем?

Она понурилась. Прядка светлых волос выбилась из-под платка и волнисто струилась по ветру, падая то на ее лицо, то задевая склоненное к ней лицо Таврова.

Теперь они стояли в небольшом распадке, заросшем редкими кустами кедрового стланика. Однообразно серые тучи вдруг сдвинулись, снизились и потекли над горами сплошным потоком. Уныло перекликались взъерошенные чечетки, перелетая с камня на камень, печально шумела темно-сизая хвоя. Все выглядело грустно, и двое людей, встретившихся здесь, тоже погрустнели, точно подчиняясь природе.

— Почему ты молчишь? — тревожно спрашивал Тавров. — Неужели ты опять уйдешь и спрячешься в четырех стенах? Ведь так же нельзя, Ольга!

— Мы не должны встречаться больше. Я… У меня… Я беременна. — И точно подкошенная этими словами, она опустилась на камень, закрыла лицо руками.

— Оля! — вскричал Тавров. — Дорогая!.. — Он присел рядом, стараясь заглянуть ей в глаза, отводил и целовал ее мокрые от слез ладони. — Что же тут плохого? Пусть будет ребенок от него. Я стану его любить.

— Нет, у меня сердце разрывается, но я не могу! — Она поискала в карманах, не найдя платка, стащила с головы косынку, вытерла глаза и щеки. — Нам надо расстаться.

— Не надо! — Тавров взял косынку из рук Ольги и сам неумело, но старательно повязал ее. — Ведь ты любишь меня! Я знаю, чувствую, ты не шутишь этим!

— Еще бы! — тихо промолвила Ольга. — Но я и теперь не шучу. Нельзя нам вместе. Невозможно! Иди.