Том 2. Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

А может, это и есть смерть? И тот, кто сейчас открывает дверь и входит в квартиру, всего лишь призрак, а мое изувеченное тело лежит там, внизу, на лестничной площадке первого этажа?

Нет, все без обмана, это я сам; вот и обед на столе, и отец идет мне навстречу, вот он целует меня в лоб и сажает за стол. Хочу есть, а еда в рот не лезет... Кусок встает поперек горла... Настоящий спазм!

Значит, тело мое все ж таки страдает, но без меня, без моего участия, я и знать ничего не знаю о его муках!

Потом какой-то холодок, там, под ребрами, слева... Это Офелия, ее нежные пальцы сжимают мое несчастное сердце, чтобы не лопнуло оно от невыносимой боли. Господи, как же мне раньше-то не пришло в голову, что только благодаря незримому присутствию моей возлюбленной не вою я сейчас в кромешном отчаянье!

Мне бы радоваться, ведь Офелия здесь, рядом, а меня словно сковало, даже улыбнуться не могу — забыл, как это делается... Для радости тело потребно, а я отныне не властен над ним.

Что же мне теперь, подобно трупу живому, прозябать в ожидании смерти?!

Старуха служанка молча уносит нетронутый обед. Иду в свою комнату... И тут мой взгляд падает на стенные ходики: три? Ведь сейчас самое большее час! А почему не тикают?

Господи, что это я: в три часа ночи умерла моя Офелия!

И сразу вспоминаю сегодняшний сон: всю ночь она снилась мне — стояла у моей постели и счастливо улыбалась.

«Я иду к тебе, мой мальчик! Сестрица-речка услышала мою просьбу... Не забудь о своей клятве... о своей клятве... о своей клятве!..» — потусторонним эхом отозвалось во мне.

— Не забудь о своей клятве, не забудь о своей клятве! — непрерывно шепчут мои губы, как бы пытаясь разбудить сознание, чтобы дошел до него наконец скрытый смысл этих слов.

Потом, откуда ни возьмись, странная тревога — исподволь проникает она в меня и вот уже циркулирует по всему телу, заставляя его настороженно сжаться... Такое впечатление, словно ожидает оно какого-то приказа, который, судя по всему, должен исходить от меня...

Пробую сосредоточиться, закрываю глаза... Ни малейшего проблеска, мой мозг мертв...

«Я иду к тебе. Сестрица-речка услышала мою просьбу...» Что это значит? Что, что это значит?!

«Не забудь о своей клятве»? Но что за клятва? В чем и когда я мог клясться?

И тут же вздрагиваю как от ожога: ночь, плывущая по реке лодка и Офелия, которая просит меня пообещать, что...

Все, теперь знаю! Вниз, как можно скорее вниз, к реке! Охваченный лихорадочным нетерпением, скатываюсь по лестнице, скользя руками по перилам и пролетая разом через три, через четыре, через пять ступенек...

Внезапно просыпается сознание, мысли мои обгоняют друг друга... «Нет, этого не может быть... Все это бред, наваждение, плод моей больной фантазии».

Хочу остановиться, оглянуться, но тело мое гонит меня дальше и дальше.

Вперед, через сумрачную щель прохода, к воде...

У стенки причала — какой-то плот.

На нем двое мужчин.

«Как долго ваш плот спускался по течению от столицы до нашего города?» — собираюсь спросить сплавщиков, но так и застываю с открытым ртом — смотрю ошалело в их удивленные глаза и не могу вымолвить ни слова, ибо из неведомой глубины души до меня вдруг доносится голос Офелии:

«Дорогой мой, любимый, кому же еще как не тебе знать, когда я приду? Мальчик мой, разве я когда-нибудь заставляла тебя ждать?»

И вот меня уже переполняет уверенность, такая ясная, что всякая тень сомнения отступает перед ней, и такая твердая, что все вокруг, как будто ожив на мгновение, в один голос взывает: сегодня ночью в одиннадцать!..

Одиннадцать! Час, который я и так уже весь день ждал, сгорая от нетерпения!

Как тогда, в ту последнюю ночь, переливается в лунном сиянии водная гладь.

Я сижу на нашей скамейке, и нет во мне ни капли беспокойного нетерпеливого ожидания — все мое существо слилось с течением времени, и меня теперь не тревожит: медленнее оно идет или быстрее!

В книге чудес сказано, что последнее желание Офелии должно быть исполнено! Вот единственное, что я сейчас сознаю, перед страшной, нечеловеческой категоричностью этой истины, которая буквально потрясает меня, меркнет все: и смерть Офелии, и ее письмо, и собственные мои страдания, и возложенный на меня тяжкий долг тайного погребения, и безнадежно унылая и однообразная пустыня жизни, простершаяся предо мной — все-все!..

И мириады звезд там, в немыслимой бездне над моей головой, кажутся мне всевидящими очами архангелов, неусыпно взирающими на нас двоих, охраняя и благословляя со своей высоты нашу любовь. Смиренная радость предстояния какому-то великому, безграничному могуществу обволакивает и одновременно проницает меня. Все сущее — живое покорное орудие в его всесильной длани...

Легкое дуновение ветерка — и я как слышу: ступай к берегу и отвяжи лодку.

В том, что движет теперь мной, нет моей воли: вплетенный в гигантский ковер мироздания, я не отдаю себе отчета в своих действиях, мне остается лишь послушно повиноваться сокровенному гласу бытия, с наслаждением внимая его безмолвным указаниям.

Спокойно, не торопясь, выгребаю я на середину стремнины.

Офелия никогда не опаздывала на свидания!