Том 2. Машины и волки

– …ну вот, шасть Аннушка – да прямо в третью церкву, а ей навстречу третий поп: – «Так и так, здравствуй, Аннушка! – а потом в сторону: – Не желаешь ли ты со мной провести время те-на-те?» – Так Аннушке и не пришлось побывать у обедни, пришла домой и плачет, кстати сказать, от стыда. Неминуемо – заметьте – рассказала мужу. А муж Илья Иванович, человек рассудительный, говорит: «Иди в церкву, жди, как поп от обедни пойдет, и сейчас ему говори, чтобы, значит, приходил половина десятого. А второму попу, чтобы к десяти, а третьему – и так и далее. А сама помалкивай». – Пошла Аннушка, поп идет из церкви: – «Ну, как же, Аннушка, насчет зорьки?» – «Приходите, батюшка, вечерком в половине десятого, – муж к куму уйдет, пьяный напьется». – И второй поп навстречу: – «Ну, как же, Аннушка, насчет переночевать?» – Ну, она, как муж, и так и далее… – Пришел вечер, а была, кстати сказать, зима лютая, крещенские морозы. Пришел поп, бороду расправил, перекрестился на красный угол, вынает – заметьте – из-за пазухи бутылку, белая головка. – «Ну, говорит, самоварчик давай поскорее, селедочку, да спать». – А она ему: – «Чтой-то вы, батюшка, ночь-то длинная, наспимся, попитайтесь чайком», – ну, кстати сказать, то да се, семеро на одном колесе. Только что поп разомлел, рядком уселся, руку за пазуху к ей засунул, – стук-стук в окно. Ну, Аннушка всполошилась – «ахти, мол, муж!». – Поп под лавку было сунулся, не влезает, кряхтит, испугался. А Аннушка говорит, как муж велел: – «Уж и не знаю, куда спрятать? – Вот нешто на подоловке муж новый ларь делает, – в ларь полезай». – Спрятался первый поп, а на его место второй пришел, тоже водки принес, белая головка. И только он рукой за пазуху, – стук-стук в окно. – Ну и второй поп в ларе на первом попу оказался, лежат друг на друге, шепчутся, щипаются, ругаются. А как третий поп начал под в альяживать – стук в калитку, муж – кричит вроде выпимши – «жена, отворяй!» – Так три попа и оказались друг на друге. Муж, заметьте, Илья Иваныч, в избу вошел, спрашивает жену, шепчет: – «В ларе?» – Аннушка отвечает: – «В ларе!» – Ну, тут муж, Илья Иваныч, как пьяный, в кураж вошел. – «Жена, говорит, желаю я новый ларь на мороз в амбар поставить, овес пересыпать!» – Полез на подоловку. Илья Иваныч так рассудил, заметьте, что отнесет он попов на мороз, запрет в амбаре, попы там на холоду померзнут денек, холод свое возьмет, взбунтуются попы, амбар сломают, побегут, как очумелые, всему селу потеха. Однако вышло совсем наоборот, не до смеху: стал он тащить ларь с подоловки, – попы жирные, девяти-пудовые, – не осилил Илья Иваныч, полетел ларь вниз по лестнице. Да так угодил ларь, что ткнулись все попы головами и померли сразу! Да… – Кузя достал кисет, сел на корточки, стал скручивать собачку, заклеивая тщательно газетину языком, – собрался было рассказывать дальше.

Луна зацепилась за гору. Колокольчик коровы загремел рядом, мирно, корова жевала жвачку. Мимо прошел Некульев, пошел в гору, к обрыву. Замолчали, проводили молча глазами – Некульева, пока он не скрылся во мраке. Сказал шепотом Егорушка:

– Гляи, – пошел, Антон-от! Опять пошел – отправился. Костры сжигать… Груня вязовская, знающая бабочка, байт – колдун и колдун. Я ходил, подозревал: наломает сухостою, костер разведет, ляжет возле, щеки упрет и – гляит, гляит на огонь, глаза страшные, и стекла, на носу-то, горят, как угли, – а сам травинку жует… Очень страшно!.. – А то встанет к костру спиной, у самого яру, руки назад заложит и стоит, стоит, смотрит за Волгу, как только не оборвется. Ну, меня страх взял, я ползком, ползком, до просеки, да бегом домой. Гляжу потом, идет домой, вроде, как ничего.

– И к бабе своей ездит, – сказал Кузя. – Приедет, сейчас в степь гулять, за руки возьмутся. И тоже, заметьте, костер раскладывать… Пошли они раз к рощице, я спрятался, а они сели – ну, в двух шагах от меня, никак не дале, двинуться мне невозможно, а меня мошка жигат. Начали они про коммуну говорить, поцеловались раз, очень благородно, терпят, – а мне нет никакого терпенья, а двинуться никак нельзя, я и говорю: – «Извините меня, Антон Иваныч, мошка заела!» – Она как вскочит, на него – «это что такое?» – сердито так. – Мне он ничего не сказал, как бы и не было…

– Надоть идтить часы стоять, – пойду я, до свиданьица, – сказал старик в кафтане.

– И то ступай с Богом, спать надоть, – отозвалась Маряша и зевнула.

Кузя высек искру, запалил трут, раскурил цигарку, осветились его кошачьи усы. –

– Так, стало-ть, кстати сказать, мужику в смысле глаз помочь никак невозможно? – строго спросил он, – ни молитвой, ни заговором?

– Помочь ему никак нельзя, леший глаза вылупил. Надоть подорожником прикладывать, чтобы мозги не вытекли, – сказал старик. – Прощевайте! – старик поднялся, пошел не спеша, с батогом в руке, вниз к Волге, светлели из-под кафтана белые обмотки и лапти.

Вслед ему крикнула Катяша: – «Отец Игнат, ты, баю, зайди, у моего бычка бельма на глазах, полечи!»