Том 2. Машины и волки

Наутро и у Кузи, и у Егорушки были свои дела. Маряша встала со светом, доила корову; бегали по двору за ней ее трое детей, мытые последний раз год назад и с огромными пузами; шестилетняя старшая – единственно говорившая – Женька, тащила мать за подол, кричала «аря-ря-ря, тяптя, тяптя» – просила молока. Корова переходила, молока давала мало, – Маряша молока детям не дала, поставила его на погреб. Потом Маряша сидела на террасе у большого дома, подкарауливала, скучая, когда проснется лесничий, гнала от себя детей, чтобы не шумели. Лесничий, бодрый, вышел на солнышко, пошел на Волгу, купаться. Лесничий поздоровался с Маряшей, – Маряша хихикнула, голову опустила долу, руку засунула за кофту, – и со свирепым лицом – «кыш вы, озари!» – стремительно побежала в людскую, потащила на террасу самовар, потом с погреба отнесла кринку с молоком и – в подоле – восемь штук яиц. Проходила мимо с ведрами Катяша, сказала ядовито и с завистью: – «Стараисси? Спать с собой скоро положит!» – Маряша огрызнулась: – «Ну-к что ж, что ж, – мене, а не тебе!» Было Маряше всего года двадцать три, но выглядела она сорокалетней, высока и худа была, как палка. – Катяша же была низка, ширококостна, вся в морщинах, как дождевой гриб, как и подобало ей быть в ее тридцать пять лет.

Кузя поутру ушел в лес; винтовку на веревочке вниз дулом повесил на плечо, руки спрятал в карманы; шел не спеша, без дороги, ему одному знакомыми тропинками, посматривал степенно по сторонам. Спустился в овраг, влез на гору, зашел в места, совсем забытые и заброшенные, глухо росли здесь дубы и клены, подрастал орешник, – стал спускаться по обрыву, цепляясь за кусты, посыпался пыльный щебень. Нашел в старой листве змеиную выползину, змеиную кожу, подобрал ее, расправил, положил в картуз за подкладку, – картуз надел набекрень. Прошел еще четверть версты по обрыву и пришел к пещере.

Кузя окликнул:

– Есть, что ли, кто? Андрей, Васятка?

Вышел парень, сказал:

– Отец на Волгу пошел, сейчас придет.

Кузя сел на землю около пещеры, закурил, парень вернулся в пещеру, сказал оттуда:

– Может, хочешь стаканчик свеженькой?

Кузя ответил:

– Не.

Замолчали, – из пещеры душно пахло сивухой. Минут через десять из-под горы пришел мужик, с бородой в аршин.

Кузя сказал:

– Варите? – Хлеб у меня весь вышел, ни муки, ни зерна. Достань мне, кстати сказать, пудика два. Потом Егор влазины справлять будет, нужен ему самогон, самый лучший. Доставь. Лесничий после обеда на корье поедет, на обдирку, а потом к бабе своей завернет. В это время и снорови, отдашь Маряше.

Поговорили о делах, о дороговизне, о качестве самогона. Распрощались. Вышел из пещеры парень, сказал:

– Кузь, дай бабахнуть!

Кузя передал ему винтовку, ответил:

– Пальни!

Парень выстрелил, – отец покачал сокрушенно головой, сказал:

– В дизеках ведь ходит, Василий-то…

На обратном пути Кузя заходил в Липовую долину на пчельник к Игнату, покурили. Игнат, по прозвищу Арендатель, сидел на пне и рассуждал о странностях бытия: – «например, раз сижу вот на этом самом пне, а мне чижик с дерева говорит: – «пить тебе сегодня водку!» Я ему отвечаю: – «ну, что, мол, ты глупость говоришь, кака еще така водка?..» – Ан, вышло по его: пришел вечером кум и принес самогонки!.. Птица – она премудрость Божия. Или, например, раз, твой новый барин; зашел я к нему, разговорились; – я его спрашиваю, как он понимает, при венчании вокруг налоя посолонь надо ходить или против солнца? – А он мне в ответ: – ежели, говорит, в таком деле с солнцем надо считаться, то придется стоять на одном месте и чтобы налой вокруг тебя носили; потому как солнце в небе неподвижно, а вертится земля. – Отладил, да-а! – А я ему: – «А как же, например, раз, Исус Навин, выходит, землю остановил, а не солнце?..» И все это пошло от Куперника. Этого Куперника на костре сожгли; мало, я бы его по кусочкам, по косточкам, изрезал бы, своими руками… А табак – это верно, чертова трава. Я тут посадил себе самосадки, для курева, две колоды меда пришлось выкинуть, мед табаком пропах…»

Уже совсем дома, у самой усадьбы Кузя напал на полянку со щавелем, – лег на землю, исползал брюхом всю полянку, ел щавель. Дома Маряша дала мурцовки. Поел и пошел чистить лошадь, выскреб, обмыл, стал запрягать в дрожки. Вышел из дома Некульев, – поехали в леса.