Том 2. Обезьяна приходит за своим черепом; Приключения «Обезьяны»

Вытащил Ганка и несколько папок из благородной чёрной кожи, с золотым тиснением на ней, дипломы и грамоты заграничных университетов, академий и обществ. Гарднер и смотреть их не стал, бегло полистал и бросил.

Затем вытащил длинный пергаментный пакет, очень толстый, запечатанный чёрным сургучом. Он был зачем-то крест-накрест обвязан зелёной атласной ленточкой, и Гарднер сильным движением оборвал её и бросил. Потом распечатал конверт и тряхнул его. На стол посыпались голубоватые, жёлтые, фиолетовые и просто белые листки. Все они были исписаны мельчайшим игольчатым почерком. Ганка поднял с полу упавшую обложку, в которую они были уложены внутри конверта. «Письма моей невесты», — прочитал он вслух.

В глазах Гарднера вспыхнул весёлый огонёк. Он поднял один сиреневый листок и понюхал его.

— Духи! — сказал он. — Ай да старик! Ну ладно, это всё в ту же кучу.

А Ганка между тем стоял и вглядывался в другой листок, где буквы стояли так тесно, а строчки так близко друг к другу, что и прочесть-то его можно было не сразу.

Письмо было датировано самыми первыми годами нового века, и город, который стоял около даты, Ганка знал хорошо. Это был большой славянский город, около которого профессор обнаружил своего нашумевшего моравского эоантропа.

Вглядываясь в микроскопические буквы этого неизвестного ему девичьего почерка, в текст, написанный по-немецки, он ясно почувствовал, что это писала какая-то его соотечественница. Было много ошибок, в строении фразы чувствовался недостаток слов. А некоторые слова — «милый, дорогой» — и вовсе были написаны по-чешски. Он перевернул листок и в конце прочёл короткое чешское имя. Почти машинально он подошёл к углу стола, локтем бесцеремонно отодвинул Гарднера, который бегло просматривал и бросал с размаху в угол старые записные книжки, бормоча под нос что-то такое: «В огонь, в огонь, это в огонь!» — и взял в руки всю эту кипу.

Он перелистал её немного и скоро нашёл то, что искал.

Это была фотография девушки, высокой, русой, с длинными косами, в тёмном простом костюме, который обыкновенно носили курсистки того времени.

Она неподвижно и строго смотрела с фотографии, видимо, поражённая и этим костюмом и важностью момента. Но так ясно угадывалась ещё почти детская припухлость её нижней губы, её ямочки на подбородке, полнота и розовость щёк — всё то, что не вышло на портрете, снятом у дрянного фотографа. Внизу карточки были наляпаны золотые медали и короны и размашистая, золотая же подпись. Ганка повернул фотографию и задержался, читая надпись на обороте.

Профессора Мезонье эта девушка звала не «Леон», а «Лев», и последние три строчки она написала по-чешски. «И он молчал об этом всю жизнь! — подумал Ганка. — А в доме его жила, ходила и рожала ему детей другая женщина. Всю свою жизнь он никогда не произносил имя этой девушки... Господи, Боже мой, как же это так?»

Гарднер повернул голову, увидел, что Ганка держит в руках фотографию, взял у него её, мельком взглянул и отбросил в сторону.

— Не люблю толстых, — сказал он машинально. — Что за булочница! Лицо как у мопса. И одета под мужика... Ну, бросайте, бросайте её, Ганка! У нас с вами ещё дел до чёрта. А я к вечеру хочу кончить хоть эту комнату. — Он оглядел кабинет. — Да, а скажите, пожалуйста, коллекции-то свои он хранил здесь?

— Невеста? — спросил Ганка. Он стоял, качал головой, улыбался. — Бедная невеста! Никогда он не говорил нам о ней.

— Ну, и то сказать, невеста не стоит доброго слова, — ответил Гарднер и начал скидывать сюртук. — Такую пыль развёл этот мухомор, что и не продохнёшь. И хоть бы держал в порядке свои окаянные бумаги, а то ведь чёрт ногу сломит...

Он с сердцем бросил в угол пакет с газетными вырезками.

— Ганка, но что же вы стоите? Вот тут что-то написано по-латыни, я не разберу. Давайте-ка прочтём заглавие.

Ганка прочёл, и Гарднер бросил и этот оттиск в общую кучу, затем подошёл к большому застеклённому ящику, где теснились пробирки и склянки с химикатами, резко распахнул его и вытащил с нижней полки большой чёрный ящик. Он поднял его и осторожно поставил на стол. Крышка на ящике была закрыта, и он просто сорвал хрупкий замок.

Вверху лежал слой нежнейшей белой ваты, и он был ещё прикрыт листком жёлтой пергаментной бумаги; под ней лежал второй ящик, из сверкающего японского дерева. Он не был заперт, Гарднер распахнул его и засунул в него руку.

— Ну, вот она, — сказал он, обращаясь к Ганке, и высоко поднял круглый красный череп. — Здравствуйте, красная леди!