Том 2. Последний из удэге

Первоначальный замысел романа был связан, главным образом, с историей народа удэге, варварски истреблявшегося царизмом и возрожденного к жизни социалистической революцией. У маленького народа еще сохранился первобытно-общинный строй с его естественностью и нравственной чистотой. Такая первобытность человеческих отношений, как известно, привлекала многих писателей. А. Фадеев, испытавший заметное влияние книг Майн Рида, Фенимора Купера, Джека Лондона, признавался в одном из писем 1948 года, что «замысел „Последнего из удэге“ не мог бы возникнуть… бея „Последнего из могикан“ Купера». По в романе советского писателя иначе поставлен вопрос о путях развития цивилизации, которая неизбежно должна перейти на более высокую ступень, а не возвращаться вспять. А. Фадеев, вступая в художественную полемику с зарубежными романами типа «Последнего из могикан», намеревался показать принципиально новое решение вопроса о «золотом веке» человечества. Этот «золотой век» – не в прошлом, не в первобытных нравах; народы могут завоевать свободу и счастье только на путях социалистического переустройства мира. Журнальной редакции первой части романа были предпосланы эпиграфы из сочинений Энгельса и Моргана о родовом строе.

В 1930 году А. Фадеев опубликовал в журнале «Октябрь» следующее предисловие к «Последнему из удэге»:

«Ввиду того, что роман «Последний из удэге» выходит в свет отдельными частями, я вынужден предпослать ему несколько пояснительных замечаний.

Тема романа зародилась под большим влиянием книги Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

Известны те восторженные и мужественные строки, которые посвятил Энгельс изображению древнего родового быта: «И какой чудный уклад – этот родовой быт, несмотря на всю его несложность и простоту! Нет ни солдат, ни жандармов, ни полицейских, нет дворянства, царей, наместников, губернаторов, нет ни судей, ни темниц, ни процессов, а все идет своим порядком… Дела решают в них заинтересованные и в большинстве случаев на основании тысячелетних обычаев. Бедных и нуждающихся нет: коммунистическое хозяйство и род исполняют свою обязанность относительно старых, больных и изувеченных на войне. Все равны и свободны, не исключая и женщин. Для рабства нет еще почвы, нет и порабощенных племен… И каких мужчин и женщин воспитывает такое общество! Белые, имевшие случай войти в сношение с еще не развращенными индейцами, восхищаются личным достоинством, правдивостью, силой характера и мужеством этих варваров… Таковы были люди и человеческое общество до разделения на классы. И, сравнив их положение с огромным большинством цивилизованных людей, найдем большую разницу между теперешним городским и сельским пролетарием и древним свободным членом рода, и не в пользу первого».

Известна далее та критика, которой Энгельс вслед за Марксом подверг древний родовой быт, впервые научно доказав всю закономерность и неизбежность исчезновения родового строя, замены его новым периодом общественной жизни, цивилизацией, и разоблачив и высмеяв все и всяческие мелкобуржуазные иллюзии о возможности возвращения человечества к этому первобытному состоянию на прежней основе. «Необходимое условие процветания родового быта… малоразвитое производство и вследствие этого редкое население на большом пространстве и полное подчинение человека окружающей его, но чуждой ему, неразумной внешней природе, что отражается на его детских религиозных представлениях. Человек того времени не возвысился над понятием племени; племя (колено), род и их уклад были для него неприкосновенною святыней, установленной природой, высшей властью; этой власти каждый безусловно подчинялся в своих чувствах, мыслях и действиях. Люди этой эпохи, при всей своей величественной простоте, совершенно походили один на другого; они еще не отделились, как говорит Маркс, от пуповины первобытной общины. Для дальнейшего развития надлежало сперва разрушить этот первобытный коммунизм – и он был разрушен».