Том 2. Произведения 1909-1926

Повернул к нему высокую черепашью голову генерал, скользнул глазами по его кокарде…

— Лучшей она будет там, в царствии небесном (кивнул на небо), а здесь она никуда не годится.

И опять ровный шаг вперед.

Провалилась словесность, провалились приемы; рядовой Суходрев, старый солдат с начищенной медяшкой за стрельбу на прикладке, почему-то явно свалил винтовку.

— Вы — из рук вон плохой ротный командир! — брезгливо и отчетливо сказал генерал капитану Гугнивому, и немолодое, корявое, угловатое лицо капитана стало вдруг мальчишески сконфуженным, жалким.

А по Цимбалистову, по его косому, мягкому, точно тряпками набитому животу, по огромной сивой бороде и черным очкам, провел чуть насмешливым взглядом и спросил:

— До предельного возраста вам сколько еще, капитан?

И, смешавшись и покраснев, не сразу ответил Цимбалистов:

— Ваше превосходите… два года семь месяцев.

— Покажите шашку.

И Цимбалистов смешался и покраснел еще сильнее: нарочно для смотра взял он новую златоустовскую шашку, но забыл ее отпустить.

Генерал посмотрел упорно долго на капитана и обидно ничего не сказал, только, отойдя от него шага на два, обернулся к нему и спросил вбок:

— А ваши очки были объявлены в приказе?

И, нарочно не слушая, что ответит Цимбалистов, ткнул глазами в глаза курносого взводного:

— Первому взводу надеть шинели внакидку.

Нашел на шинелях не те клейма: не того срока, не там поставлены.

Третий взвод оглядел весь сразу, поморщился, почесал переносье, спросил:

— Отчего это у них такие тупые морды?

— Ваше превосходите… большей частью башкиры, — ответил Цимбалистов. — Кроме того, мордва.

Отвернулся генерал, не хотел смотреть: двинулся дальше.

А когда дошел он до левого фланга роты, столкнулся с Мишкой.

Никто потом не мог ясно представить и объяснить, как именно и зачем попал на смотр медвежонок: вышел ли он на плац вместе с солдатами, или, оставленный в лагере, заскучал и пробрался в ряды, хитро крадучись уже в то время, когда начался смотр, только стоял он на задних лапах, приземистый, бурый, по форме теснясь к локтю маленького мордвина Коноплева, — правой лапой отдавал честь, левую сложил по-нищенски, калачиком, и ожидающе, преданно даже скосил глаза на генерала.

Остановился генерал, поднял голову, брови… Удивленно спросил своего адъютанта:

— Что это?

— Медвежонок, — улыбнулся адъютант молодо.

— Во-от!.. А! На смотру?.. Строевая часть?.. Убра-ать!

Крикнул вдруг голосом неожиданно высоким и пискливым, и первое, что подумал Алпатов, было: «Кричишь?.. Вот ты как кричишь?» И мелькнуло даже как будто благодарное чувство к Мишке, что вот до него не кричал генерал, а теперь показал голос — кричит просто и понятно, как все. Но, выйдя вперед, и вспотевши сразу, и зубами стукнув, Алпатов толкнул Мишку в грудь кулаком.

Растерянно прижав уши, подался Мишка, упал на четвереньки, фыркнул, мотнул головою, но никуда не ушел — припал, как собака, к земле, остался.

Побелел генерал.

— Убра-ать! — еще визгливее крикнул и руку поднял.

Плотный фельдфебель шестой роты подскочил, как нянька, обхватил медвежонка за шею, потащил, но Мишка упирался, косился назад, ворчал горлом. Еще несколько человек — и поручик Кривых и Коноплев — кинулись помогать фельдфебелю, а в середине расстроенной роты стоял высокий генерал, рассерженно чмыхал, пожимал плечами, качал головою и, как рыба, то открывал, то закрывал рот.

— Я вас спрашиваю, полковник, что это?

— Ручной, — виновато улыбнулся было Алпатов.

— Да, да, да… ручной!.. На смотру?

— Недоглядели, ваше превосходительство… Привык очень к людям.

— Бе-зо-бразие!.. — Посмотрел на красивого адъютанта, точно ему жалуясь на Алпатова, передернул челюсть, точно зубы у него были вставные, и опять повторил:

— Безобразие… А?

Адъютант сочувственно кашлянул.

Отвели Мишку подальше от рот, в закоулок, к трем соснам у передней линейки (и все время стоял генерал и следил, как его вели), приставили к нему конвойных, но только отошли, — кособоким резвым чертом бросился опять в строй медвежонок, и бежали за ним испуганные конвоиры, штыки наперевес.

В это время (захолодало вдруг) дождь начал падать неожиданно большими звучными каплями, замигала белая сетка перед глазами, и в этой сетке по-новому для Алпатова замелькал бегущий медвежонок, как будто не он, как будто не сюда совсем, а к городу, и вдруг вот он, здесь, опять здесь и, подбежав, стал на задние лапы, а передними, как прежде, как всегда, отдавая честь правой, — левой просил подачки у сердитого генерала, смотрел на него в упор, капризно шевелил пятачком и как будто вызывающе даже ждал, когда же, наконец, даст он ему сахару, булки, круглую медяшку, которую солдаты в кухнях честно обменивают на морковь и капусту.

— Ка-ак? — отступил на шаг генерал; лицо, мокрое от дождя, заструилось, острое, желтое. — Полковник! Нет, что же это?.. Это — не полк! Это — зверинец! Это… черт знает — зверинец!..