Том 2. Произведения 1938–1941

Возьмем еще одну вещь Введенского: Потец. Это одна из наиболее совершенных вещей Введенского, Липавский считал Потец вообще лучшей вещью Введенского. Здесь уже полностью царствует звезда бессмыслицы; такого совершенного, ясного и в семантическом или морфологическом, и в архитектурном отношении построения звезды бессмыслицы, такой строго логичной алогичности в полной неосмысляемой бессмыслицы у Введенского, может быть, нигде нет. В этом отношении и Потец является исключением в творчестве Введенского, правда, не таким принципиальным исключением, как Элегия или хотя бы «

Ковер-Гортензия» и Сутки, но всё же характерным. И еще в другом смысле. Многие вещи Введенского могут быть названы мистериями-действами. Это не подражания, не стилизации, а вполне современные мистерии, абстрактные драмы, абстрактный театр, созданный Введенским за 20–30 лет до Ионеско и Беккета. Правда, в некоторых (немногих) вещах Введенский как бы отталкивается или пародирует русские действа, например, речь Царя в Кругом возможно Бог или в Ёлке сцена суда (Шемякин суд). Но большей частью его мистерии-действа вполне оригинальны, самостоятельны и современны. И, может быть, в наибольшей степени это относится к вещи Потец. Потец

— мистерия-пантомима с краткими монологами и диалогами действующих лиц. Я уже сказал: вещи Введенского полифоничны. Я добавлю: они музыкальны. Введенский и сам считал, что его вещи можно положить на музыку. На Потец можно написать музыку. Тогда это будет пантомима-балет с чтецом и певцами. В этом отношении и Потец является некоторым исключением. На этом я и остановлюсь: если я буду продолжать и дальше такое же перечисление вещей Введенского, то каждая его вещь окажется исключением в его творчестве, исключением характерным и необходимым для понимания Введенского. Отношение к каждой вещи автора, как к новому, самостоятельному автономному миру, я назову первой стадией понимания. Но для полного понимания автора и его творчества она недостаточна. Понимание и исследование начинаться может даже с формального структурного анализа отдельной вещи, как автономного мира. Но затем я должен перейти к другой вещи, к другому автономному миру. Тогда я ищу мир более широкого диапазона или радиуса: автономный мир многих автономных миров. Это уже вторая стадия понимания.

На второй стадии тоже есть несколько ступеней.

а). Я могу разделить творчество автора, например, Введенского, по жанрам…

б). Можно объединить близкие по жанру и характеру вещи, например, Приглашение меня подумать и Гость на коне…

…Найти связь алогичности с тем, что он говорил уже в 20-е годы: «меня интересуют три темы: время, смерть, Бог».

Изучение алогичности Введенского начинается уже на первой ступени, на чтении, понимании и изучении одного стихотворения. Но одно стихотворение еще не может дать полного понимания алогичности Введенского.

Но Введенский был не один. Нас было пятеро. Для более полного и глубокого чувствования и понимания Введенского надо обратиться еще к четырем авторам.

Это уже третья стадия понимания…

Евангелие реально задает этот вопрос каждому человеку: ты говоришь, что веришь в Бога. Действительно ли ты веришь в Бога?

…Творчество Введенского, как и нас пятерых, поэтически-философско-религиозное. Значит, и к Введенскому применим неприличный вопрос. Глупые, тупые и злые люди убили Введенского, значит, мы не можем уже задавать ему этот вопрос. Да он и не задаётся так просто и прямо…

Введенский был человек, т. е. ел, пил, спал, зарабатывал деньги писанием большей частью ненужных ему детских стихотворений, ухаживал за женщинами, играл в карты. И тот же самый Александр Иванович Введенский вдруг отрешался от всех практических и интересных дел, усаживался в углу па стуле, подложив па колени книгу, на книгу бумагу — потому что своего письменного стола у него никогда не было — и писал стихи, за которые ему не только не платили денег, наоборот, за которые тупые и злые люди убили его. Но ведь это тот же самый Александр Иванович Введенский. Правда, еще Пушкин сказал: «Пока не требует поэта…» Но сейчас наступили времена, когда для нас особенно живо экзистенциально встал «неприличный» вопрос: веришь ли ты в то, во что ты утверждаешь, что веришь? Введенский в своих вещах и, я думаю, все мы всё время задаем этот неприличный вопрос и прежде всего себе самим. Я уже сказал: этот вопрос не задается прямо, он задается косвенно. Как я могу задать его Введенскому?…

Это тайна, данная каждому человеку, и как тайну ее можно открыть только скрывая и скрыть открывая. Но я уже давно перешел к четвертой стадии понимания…