Том 2. Проза 1912-1915

Как ни странно, но Лаврик чувствовал себя гораздо стесненнее и более робко, нежели в Петербурге. Они даже, кажется, не поцеловались при встрече. Елена Александровна была тоже не то усталая, не то рассеянная. Очевидно, она сама сознавала это и старалась быть нежной какою-то извиняющейся нежностью.

— Ну, полно болтать! возьмите ванну и сосните часа три. Я и сама лягу… Как хорошо, милый, что вы приехали!

Она говорила так, будто уж они все переговорили, а между тем они почти ничего не сказали друг другу о том, что их должно было интересовать. И Елена Александровна словно сознавала это и именно потому-то и улыбалась так ласково и жалко.

Узкие улицы, даже середины которых были полны пешеходов, длинные палки вывесок, выступавшие почти на середину проезда, обилие старых домов, пивных подвалов и открытых кофеен — придавало несколько нерусский характер городу; но несмотря на оживление, впечатление было невеселое.

А может быть, это происходило и оттого, что дождь не переставал лить, и лишь минутами мокрые камни блестели от неожиданного солнца. Вернулись наши путники домой уже вечером, после обеда, но им казалось, что они так ходят и вместе живут уже недели три и что им больше решительно нечего делать. Елена Александровна сняла шляпу и молча села к столу, молчал и Лаврик у дверей; наконец Лелечка зажгла свет и позвонила.

— Этот противный дождь нагоняет скуку; при свете все-таки веселее. Давайте хоть чай пить.

Когда лакей ушел, подав никелированный прибор, Лаврик пересел на диван рядом с Еленой Александровной и молча обнял ее.

— Милый, милый Лаврик! — проговорила Елена Александровна не двигаясь. — Плохие мы с вами путешественники! Я уверена, что вы теперь думаете: что-то делает Орест Германович?

— Нет, я думаю совсем о другом; я думаю о вашем обещании.

— О каком?

— Когда мы… когда вы… решили, чтоб я ехал с вами, вы мне сказали, что здесь будет совсем иначе.

Елена Александровна покраснела и быстро заговорила:

— Да, да… конечно… Я помню и не отказываюсь от своих слов. Только, милый мой, не сегодня… Хорошо?

— Отчего не сегодня?

— Ну, так… я вас прошу. Не нужно быть грубым, Лаврик… Ведь вы знаете, что я вас люблю.

— Я не знаю, знаю ли я что-нибудь… Вы говорите, что вы меня любите, я, конечно, вам верю… Но как я могу быть уверен в этом?

— Не будьте, Лаврик, как все мужчины… Это так скучно.

— Я такой, как есть. Может быть, я — как все. Вы меня видели, я ни за что себя не выдавал.

— Да, я вас видела и знаю, что вы тонкий, нежный и прелестный мальчик, что у вас сложная душа… А теперь вы сами на себя выдумываете. Вы просто в дурном расположении духа, сознайтесь? Это от дождя, а завтра все пройдет.

— Нет, простите, Елена Александровна, моя любовь, мое желание вовсе не от дождя и вряд ли завтра пройдет… Я думаю, вам самим было бы это не очень желательно. Вот, может быть, ваш каприз завтра пройдет… Это другое дело.

— Каприз! Это может быть легче, очаровательнее и прекраснее каприза.

— Я не люблю, когда капризничают.

— Послушайте, Лаврик, кто вас научил так разговаривать? Вы будто уж тридцать лет как мой муж. Неужели люди хороши, покуда они влюблены, ухаживают, а как только получат то, чего хотели, так делаются все похожи друг на друга — скучными, ординарными брюзгами?

— Вы не можете судить, какой я сделаюсь, потому что, по правде сказать, я ничего от вас не получил.

Елена Александровна даже вскочила с дивана и невольно возвысила голос.

— Как? Ничего от меня не получили? А то, что я отдала вам свое сердце, свою честь, что я для вас бросила своего мужа, это ничего, по-вашему? А ваше собственное чувство, которым вы, все-таки, обязаны мне? Это ничего? А все часы, минуты, которые мы проводили вместе, это тоже не считается?

Лаврик остановил ходившую Елену Александровну и начал спокойно, как старший.

— Успокойтесь, Елена Александровна! ничего подобного я не говорил и не думал… Хотя вы мужа покинули и не для меня, но, тем не менее, я вам очень признателен… Но вы говорили, что люди меняются, когда получат то, чего они искали… Причем вы имели очень определенную и достаточно простую мысль, что обладание действует на людей губительно. Так вот я и хотел сказать, что мне-то меняться не от чего, потому что вы мне совсем не принадлежите, больше ничего!

— Нет, вы сказали, что я вам ничего не даю, и, кроме того, вы говорите, что я вам не принадлежу… нельзя так грубо рассуждать! Как будто принадлежать значит именно то, что вы думаете… А душой и сердцем я принадлежу только вам, вы страшно неблагодарный… Я бросила мужа, поехала в Ригу нарочно для вас…

— Вы же в Ригу поехали, чтобы повидать вашу сестру.

— Ну, да… все равно, я поехала для вас.

— Ас мужем вы хотели расстаться, чтобы выйти замуж за Лаврентьева.

— Это очень бестактно с вашей стороны напоминать мне о Лаврентьеве, и потом, не все ли вам равно, кто мой муж; Лаврентьев, или Леонид Львович? Я себя компрометирую для вас, а вы еще ворчите… Что же, вы думаете, это очень прилично — уезжать с посторонним молодым человеком на целую неделю и жить с ним в одной гостинице вдвоем.