Том 2. Время Наполеона. Часть вторая. 1800-1815

Франкфуртская декларация.

В октябре 1813 года один французский дипломат, Сент-Эяьян, задержанный союзниками, сослался на свое звание и был ввиду этого препровожден в главную квартиру союзных монархов, во Франкфурт. Министры этих моаархов поручили ему передать Наполеону условия, на которых они готовы вступить в переговоры: ограничение Франции ее «естественными границами» — Рейном, Альпами и Пиренеями; независимость Германии, Голландии и Италии; возвращение Испании Бурбонам. Сент-Эяьян прибыл в Париж 14 ноября 1813 года. 16-го Наполеон велел герцогу Бассано передать ему, что Коленкур готов выехать в Мапгейм для переговоров с уполномоченными, как только Меттерних сообщит ему день, назначенный для открытия конгресса. 25 ноября Меттерних прислал герцогу Бассано письмо с просьбой категорически высказаться о «главных и общих условиях». Тем временем министром иностранных дел, вместо Бассано, стоявшего за войну, был назначен Коленкур, сторонник мира. 2 декабря он отвечал Меттерниху: «С чувством живейшего удовольствия сообщаю вашему сиятельству, что его величество принимает главные и общие условия». Но союзники твердо решили продолжать войну. Дипломатическая переписка Меттерниха и Кэстльри и Депеши Гентца доказывают, что франкфуртские предложения были только уловкой с целью ввести в заблуждение и Европу и Францию. Союзники не стали и дожидаться ответа, которого Меттерних требовал от французского правительства. 1 декабря они издали Франкфуртскую декларацию, в которой в неясных выражениях объявляли, что их мирные предложения отвергнуты. Декларация сводилась к двум основным положениям: мир — Франции, война — Наполеону.

Франция в начале 1814 года.

Континентальная блокада, запустение полей, закрытие фабрик, полный застой в торговле и общественных работах, 25-процентные вычеты из жалования и пенсий всех гражданских чиновников, наконец, огромное увеличение налогов — заставляли людей состоятельных сокращать расходы, а бедняков довели до нищеты. Рента упала с 87 до 50,5 франка; акции Французского банка, котировавшиеся раньше в 1430 франков, стоили теперь 715 франков; размен дошел до 12 франков за 1000 на серебро, 50 франков за 1000 на золото. Звонкой монеты стало так мало, что пришлось приостановить до 1 января 1815 года действие закона, согласно которому процент по ссудам не мог превышать 5 и 6 франков за 100. В Париже 1 января ничего нельзя было достать, кроме необходимейших съестных припасов и кое-каких сластей. В провинции суда стояли в гаванях, лавки были полны товаров, подвалы — вина. Виноторговцы, правда, имели должников в Германии; но когда они могли рассчитывать получить свои деньги? А пока приходилось нести в ссудную кассу серебро, мебель, белье. Участились банкротства. По лесам рыскали летучие отряды, разыскивая уклонявшихся от военной службы; сыщики располагались на постой в жилищах матерей неявившихся рекрутов; во многих округах полевые работы исполнялись женщинами и детьми.

И весь этот разоренный народ, вся обезлюдевшая Франция жили одной мыслью, одной надеждой, одним желанием — заключить мир. От городов и деревень, даже от военных штабов эта единодушная мольба, робкая, трепетная, неслась к ступеням императорского трона. Франция была слишком измучена войной. Березинский и лейпцигский разгромы и приближение врага к ее границам убили ее мечты о славе, как пятнадцать лет назад гекатомбы террора и неурядицы Директории рассеяли ее грезы о свободе. После двадцатипятилетнего периода революций и войн Франция желала покоя; но огромное большинство французов, четыре пятых народа, отнюдь не хотело падения Наполеона; оно и не думало об этом.

Правда, старое дворянство и либеральная буржуазия иначе смотрели на дело. Несмотря на то что множество дворян примкнуло к Империи, дворянство в целом никогда не примирилось с ней окончательно. Двенадцатилетнее господство абсолютизма и двенадцатилетнее безмолвие в законодательных собраниях и в печати, разумеется, не обезоружили либералов. Перерыв сессии Законодательного корпуса (31 декабря 1813 г.) и резкие слова, обращенные императором к депутатам на их прощальной аудиенции (1 января 1814 г.), усилили недовольство буржуазии; с другой стороны, известие о переходе союзников через Рейн и обнародованные ими прокламации придали смелость роялистам. Манифест Шварценберга, проникнутый тем же духом, что и Франкфуртская декларация, сводился по существу к той же формуле: мир — Франции, война — Наполеону. Недовольные не замедлили использовать выставленную союзниками мысль о разграничении между страной и монархом. Они сопоставляли это заявление с фактом отсрочки заседаний Законодательного корпуса: распустив собрание народных представителей, говорили они, император сам засвидетельствовал свой разрыв с Францией.