Том 21. Мир на ладони

Я заглянул перед отлетом в это «жилище». От давней избы Лыковых оно отличалось только тем, что стены не покрывала копоть. Сидели на постели и бродили растерянно куры. Всюду мешки, туеса, у печки стояла посуда с едой. Тут же Агафья что-то стругала. В этой обстановке она чувствовала себя «дома»… Мы собрались, как и в позапрошлом году, порисовать. Агафья с видимой радостью согласилась, но тут же смутилась: где с бумагой прислонишься. Пришлось идти к Надежде в «горницу» с занавесками.

Рисование Агафья прервала предложением послушать пенье. Я с удивлением поднял брови. А собеседница моя, откашлявшись, стала петь. Это были не молитвы, а духовные песни о радости жизни с Богом. Агафья вела мелодию уверенно и потом пояснила: главными певцами в семье были Дмитрий, она и мать.

Наговорившись, мы походили по двору «таежной усадьбы», потрогали добела вылинявшие красные тряпицы — «пужали от медведей». У огорода темнел заиндевевший крест — могила Карпа Осиповича. Тропинка со двора вела круто вниз, к речке. Еринат (по-шорски Дикий Конь) уже схвачен был светло-зеленым льдом, но на средине теченья вода морозу не поддавалась и сверху на светло-зеленом выглядела темной живой пиявкой.

Воду берут в реке. Она прозрачная, чистая, вкусная. Чтобы прорубь не замерзала, ее покрывают досками и сверху кладут фуфайку…

Ерофей водил нас около Ерината. Рассказывал, какова норовистая эта речка в верховье. Ерофей наслаждался разговором с людьми, нормальной едой. Где с юмором, где почти со слезою рассказывал о своем житье-бытье на былой площадке геологов. «Один! Человеку трудно быть одному…»

Перед сном мы снова прошлись у речки. Ночные звуки явственно различались. Шумел в полынье Еринат, обвальный камень на другом берегу прошумел с высоты и стих в снегу. Еле слышный жалобный крик с равными промежутками издает маленький оленек кабарга.

Звезды на черном небе, кажется, потрескивали от мороза. И скрипел на снежной тропинке самодельный протез-липка на правой ноге Ерофея.

Отдельно мы расскажем о добровольной робинзонаде Ерофея в эти местах.

Ерофей Сазонтьевич Седов.

Медовая западня

Когда мы встретились, Ерофей Сазонтьевич держался так, как будто его, терпевшего в море бедствие, подобрал проплывавший корабль.

«Как домой вернулся!» — говорил он, наливая крепкого чая и относя обожавшим его собакам остатки ужина. Тут в Тупике была у него своя житейская одиссея, длившаяся полтора года. И вот он снова вернулся под кров Агафьи.

Жизнь часто бьет человека больно. Именно так случилось и с Ерофеем, которого я знаю с тех пор, как стал бывать у Лыковых. Могучего сложенья, прямой, добродушный, он работал бурильщиком в геологической партии и на ногах стоял твердо. «Но невзгоды, как вши, могут человека заесть», — шутил он иногда. Перемены нынешней жизни в одночасье закрыли геологический участок, расположенный от нынешнего лыковского жилья в двадцати пяти километрах. Сразу проблема: где, какую искать работу? Решил, что будет кормиться тайгой, промышляя пушниной (охотником-любителем он делал это неплохо), но оказалось, что дело это требует тонких, профессиональных знаний и опыта. Концы с концами у охотника не сходились, вдобавок, зимуя в тайге, заморозил он ногу. Вовремя не лечил — «Здоров, так пройдет!». Не прошло. Ногу пришлось хирургам отрезать. И стал таежный ходок Ерофей сиднем сидеть на завалинке. В это же время не заладилась и семейная жизнь. «Вышло — хоть волком вой». Принялся Ерофей искать дело и место, которое его могло бы кормить.

И «витки мыслей» привели его к тем местам, где работал бурильщиком, где часто бывал у Лыковых, где крещен был Агафьей и отрастил староверческую бороду. Сюда и потянуло его. Не было другого места, где он мог притулиться.

Сначала прилетел с рюкзаком, удочкой и ружьишком — проверить, сможет ли хоть как-нибудь ходить по тайге. Агафья встретила его как родного. И пришла в голову бурильщика мысль: разводить в тайге пчел и при этом деле как-нибудь жить.

В очередной раз застал я его у Агафьи уже пчеловодом. Но дело как-то не шло. Один улей оказался «глухим», в другом жизнь теплилась, но нужен был прилив свежей крови на эту малютку пасеку. Николай Николаевич Савушкин, которому я рассказал о положении Ерофея, где-то в Шушенском в два дня добыл хорошую рабочую семью пчел и переправил ее Ерофею.

Дело как будто двигалось, но не быстро. А тут случился разлад в таежной общинке, и Ерофей с тремя ульями, ружьем, кое-какими продуктами и инструментами перебрался за двадцать пять километров по Абакану вниз, на заросший уже дикими травами участок, где обитали когда-то геологи. Выбрал дощатый домишко для жизни, наладил не переставший работать насос у бывшей столовки и один в тревогах и смутных надеждах стал утверждать себя пчеловодом.