Том 21. Письма 1888-1889

«Медведь» печатается вторым изданием^*. А Вы говорите, что я не превосходный драматург. Я придумал для Савиной, Давыдова и министров^* водевиль под заглавием «Гром и молния»^*. Во время грозы ночью я заставлю земского врача Давыдова заехать к девице Савиной. У Давыдова зубы болят, а у Савиной несносный характер. Интересные разговоры, прерываемые громом. В конце — женю. Когда я испишусь, то стану писать водевили и жить ими. Мне кажется, что я мог бы писать их по сотне в год. Из меня водевильные сюжеты прут, как нефть из бакинских недр. Зачем я не могу отдать свой нефтяной участок Щеглову?

Послал Худекову за 100 рублей рассказ^*, который прошу не читать: мне стыдно за него. Вчера я сел вечером, чтобы писать в «Новое время» сказку, но явилась баба

^* и потащила меня на Плющиху к поэту Пальмину, который в пьяном образе упал и расшиб себе лоб до кости. Возился я с ним, с пьяным, часа полтора-два^*, утомился, провонял иодоформом, озлился и вернулся домой утомленным. Сегодня писать было бы уже поздно. Вообще живется мне скучно, и начинаю я временами ненавидеть чего раньше со мной никогда не бывало. Длинные, глупые разговоры, гости, просители, рублевые, двух- и трехрублевые подачки, траты на извозчиков ради больных, не дающих мне ни гроша, — одним словом, такой кавардак, что хоть из дому беги. Берут у меня взаймы и не отдают книги тащат, временем моим не дорожат… Не хватает только несчастной любви.

* * *

Вернулся от Никулиной. Когда роль Олениной была уже отдана Лешковской, Федотова изъявила желание взять эту роль, но уж было поздно. Видите, какая Вам честь со всех сторон! Даже ненавидящие Вас ищут угодить Вам. Котельникова играет Садовский. Это решено. Горев сдается, но еще не сдался. Ваши строчки подействовали на него. Южин повешен за плечи, но дамам нравится. Вы уж слишком! Он в Сабинине будет в 1000 раз лучше Далматова. Зонненштейн — Правдин. Раиса — Медведева. Садовская не умеет играть жидовок, а Медведева мастер по этой части. Она Вам понравится. Авдотья отдана Рыкаловой. Никулина скорбит, что ее роль слишком коротка для бенефициантки. Это правда. Бенефис будет 16-го янв<аря>. Прибавьте-ка что-нибудь Никулиной! До 16 Вы успеете написать два-три варианта и прислать. Увеличьте для Никулиной 2, 3 и 4 акты. Пусть во II она поговорит с Сабининым о любви и о мужчинах — слегка и в бойкой, юмористической форме. Вы напишите варианты явлений, пошлите их в цензуру — вот и всё, а после бенефиса их бросить можно. Я дал слово Никулиной, что упрошу Вас. Дайте ей говорить в конце IV акта. Пусть ахнет или что-нибудь вроде.

Надеюсь, что Вы приедете к 16-му янв<аря>. Если не будет Вас, то актеры обидятся. Они питают к Вам хорошее чувство, а ненавидящие все-таки уважают и ценят. Разыграют они лучше александринских. По крайней мере ансамбль будет лучше. После второй репетиции я еду к Ленскому и говорю о сокращениях, буде таковые актерам понадобятся.

Это письмо Вы получите в первый день Рождества. Значит, с праздником Вас поздравляю. Отдыхайте. Сестра кланяется Вам, Анне Ивановне и детям. Я тоже низко кланяюсь и пребываю скучающим

А. Чехов.

Материал для «Детворы» пришлю^* на праздниках. Хорошая выйдет книжка. Соберу также материал для третьей книжки «Рассказов»^*. Подлецы приятели-художники подвели меня с «Каштанкой». До сих пор рисунки не готовы.

В «Северный вестник» я дам рассказ в марте, до марта же буду писать только у Вас. Даю слово. Мне стыдно. К Новому году пришлю сказку, а в январе «Княгиню»^*.

Григоровичу Д. В., 24 декабря 1888^*

560. Д. В. ГРИГОРОВИЧУ

24 декабря 1888 г. Москва.

24 декабрь.

Дорогой Дмитрий Васильевич, пишу Вам на суворинской бумаге. Моя сестра, вернувшись из Петербурга, сказала мне: «На Сувориных неприятно подействовало, что ты перед отъездом не побывал у Григоровича. Ты этим огорчил его». Уверяю Вас милый мой, что у меня и в мыслях не было сделать Вам что-нибудь неприятное, а тем более оскорблять Вас своим невниманием. Правда, в моих жилах течет ленивая хохлацкая кровь, я тяжел на подъем и не люблю выходить из дому, но моя любовь к Вам пересилила бы всякую лень. Видеть Вас и говорить с Вами для меня такое удовольствие, какое мне приходится испытывать не часто. Говорю я искренно. Не был же я у Вас благодаря одному обстоятельству, которое я теперь считаю просто недоразумением. Прошу Вас припомнить тот вечер, когда Вы, Алексей Сергеевич и я шли из музея в магазин Цинзерлинга. Мы разговаривали. Я, между прочим, сказал:

— Я к Вам на днях приду.

— Дома Вы его не застанете, — сказал Суворин.

Вы промолчали. Ваше молчание я понял не так, как нужно, — отсюда и мое невежество. Во всяком случае я прошу извинить меня. Все-таки я виноват. Если Вы напишете мне, что не сердитесь^* на меня, то я буду очень рад, и за это, когда приеду в Петербург, обещаю Вам сопровождать Вас по улицам в качестве вожатого доктора, сколько Вам угодно.