Том 22. Истина

У Савена вырвался жест отчаяния. В своих оскорбительных подозрениях он дошел до того, что стал сам отвозить заказчику бисерные цветы и заставлял жену их делать потихоньку, чтобы как-то пополнить тощий бюджет. Все это говорило о тщательно скрываемой нужде, — в семье чиновника, обремененного детьми, царил настоящий ад: озлобленный муж был нестерпимым деспотом, а покорная миловидная жена сносила все безропотно, пока не находился тайный утешитель.

— У моей жены нет и не может быть иного мнения, кроме моего, — наконец заявил Савен. — Я пришел к вам и от ее имени, и от имени многих других родителей… Теперь все уж зависит от вас, будете вы считаться с нами или нет. Подумайте.

Марк серьезно ответил:

— Я уже все обдумал, господин Савен. Прежде чем снять распятие, я прекрасно себе представил, что собираюсь сделать. И раз на стене больше нет распятия, я, конечно, не стану водворять его обратно.

На следующий день по городу прошел слух, что к учителю отправилась делегация родителей, матерей и отцов, которые имели с ним бурное объяснение, закончившееся страшным скандалом. Марк догадался, кем был направлен удар, когда случайно удалось узнать, что именно заставило Савена обратиться к нему. Обворожительная г-жа Савен, ничуть не интересовавшаяся этим делом и желавшая лишь одного — хоть немного скрасить свою жизнь, все же оказалась орудием в руках отца Теодоза, — она передала мужу просьбу монаха, и тот встретился с капуцином, который посоветовал ему сходить к учителю, дабы положить конец такому беззаконию, которое может пагубно отозваться на общественной нравственности и внести раздор в семьи. Если в школе не будет креста, то мальчики окончательно распустятся, а девочки и матери потеряют всякий стыд. И вот тщедушный коротыш Савен, республиканец и антиклерикал, свихнувшийся из-за житейских неудач и глупой ревности, решил выступить в качестве поборника добродетели, неверующего католика, мечтающего о некоем земном рае, похожем на тюрьму, где каждый человек усмирен и раздавлен.

За спиной отца Теодоза Марк угадывал брата Фюльжанса и его помощников, братьев Горжиа и Изидора, которые злобствовали на светскую школу, с тех пор как туда стали переходить их ученики. А за ними стояли отец Филибен и отец Крабо, заведующий учебной частью и ректор коллежа в Вальмари, весьма влиятельные лица, ловко орудовавшие за кулисами после чудовищного процесса Симона. Преступление затаилось в тени, сообщники, скрытые и никому не ведомые, готовы были выгораживать виновного, совершая новые преступления. Марк с первого же дня прекрасно понял, где прячется шайка, начиная с главаря и до последнего пособника. Но как их уличить, как обезвредить? Если отец Крабо продолжал играть роль любезного светского монаха в салонах Бомона, руководя своими духовными дочерьми и способствуя карьере воспитанников коллежа, то его правая рука, отец Филибен, напротив, совсем стушевался, нигде не показывался, как видно, поглощенный заботами о коллеже. Их упорная, настойчивая работа была скрыта от посторонних взглядов, но каждую минуту они помышляли о торжестве своего святого дела. Марку удалось убедиться лишь в одном, что за ним следили: вокруг него вечно шныряли черные тени, за ним подглядывали незаметно, как это умеют делать церковники. Они, несомненно, знали о каждом его посещении Леманов, обо всех его встречах с Давидом. Прав был Сальван, когда говорил, что в его лице преследовали поборника справедливости, будущего апостола истины, свидетеля, уже нащупавшего улики, которому хотели заткнуть рот, прежде чем он закричит о каре и мщении! Поповская шайка взялась за дело, действуя со все возрастающей наглостью; не оставался в стороне и злополучный аббат Кандьё; он скорбел, видя, что ему, служителю церкви, приходится помогать столь несправедливому делу, но подчинялся несчастному монсеньеру Бержеро; каждую неделю он бывал в Бомоне у епископа, утешал его после поражения, получал необходимые указания. Там, в торжественных покоях, епископ и кюре, как почтительные сыны церкви, старались прикрыть своей ризой ее язвы, прятали слезы и страх, не решаясь признать нависшую над ней смертельную опасность.

Однажды вечером помощник Марка Миньо, зайдя к нему после перемены, сказал с раздражением:

— Какое свинство! Я снова поймал мадемуазель Рузер с поличным: она забралась на лестницу и шпионила за нами.

В самом деле, когда учительнице казалось, что ее никто не видит, она приставляла лестницу к каменной ограде и заглядывала на половину мальчиков; Миньо уверял, что она регулярно раз в неделю отправляет тайные доносы инспектору начальных школ Морезену.

— Пускай себе шпионит! — беззаботно бросил Марк. — Напрасный труд — я охотно распахну перед ней двери, если ей захочется.

— Ну уж нет! — воскликнул Миньо. — Пусть не лезет к нам! В следующий раз я ее стащу за ноги с лестницы.