Том 22. Истина

Несмотря на раскаты грома, предвещавшие близкую грозу, Марк с великим усердием продолжал преподавать. Отныне Давид взял дело брата в свои руки, и Марк ждал момента, когда сможет ему помочь своим свидетельством. Он еще никогда так самоотверженно не отдавался любимому делу, желая воспитать из своих учеников правдивых и честных людей; совершившаяся у него на глазах чудовищная несправедливость пробудила в нем новый пыл, и он стал еще ревностнее служить великому идеалу человеческой солидарности. В разговоре с Женевьевой он никогда не касался их разногласий, был с ней очень внимателен и ласков, делая вид, что всецело поглощен мелочами, имеющими такое значение в повседневной жизни. Но Женевьева, возвращаясь домой от бабушки, нервничала и раздражалась; ее неприязнь к Марку все возрастала, — видимо, его враги смущали ее всякими небылицами. Ему не всегда удавалось избегнуть столкновений, которые становились все более ожесточенными.

Однажды вечером тяжелая ссора разгорелась по поводу несчастного Феру. Днем Марк узнал трагическую новость: Феру был убит, сержант, против которого он взбунтовался, уложил его выстрелом из револьвера. Марк пошел к его вдове, обезумевшей от горя; она сетовала на горькие напасти и желала смерти себе и двум младшим дочерям, — старшая уже умерла, избавилась от страданий. То была жуткая и неизбежная развязка, — бедного и презираемого всеми учителя ожесточили и довели до открытого возмущения; его прогнали с места, он дезертировал, не желая уплачивать в казарме долг, который частично погасил в школе; затем, побежденный голодом, откликнулся на отчаянный призыв семьи, вернулся и тут же был насильно взят в армию; и кончилось тем, что его застрелили, как бешеного пса, там, под пламенеющим небом, после пыток в дисциплинарном батальоне. При виде рыдающей женщины и ее отупевших от лишений дочек, этих доведенных до отчаяния жертв социальной несправедливости, Марк был охвачен глубоким состраданием и испытывал гневный протест.

Он не мог успокоиться до вечера и, забывшись, заговорил с Женевьевой, которая задержалась в общей комнате, перед тем как уйти к себе, в соседнюю комнатку, где она спала теперь отдельно.

— Ты слышала новость? В алжирском батальоне, где находился несчастный Феру, вспыхнул какой-то бунт, и сержант раздробил ему голову выстрелом из пистолета.

— Вот как!

— Я видел сегодня госпожу Феру, она едва не лишилась рассудка… Это просто умышленное, заранее подстроенное убийство. Не знаю, будет ли сегодня спокойно спать генерал Жарус, который проявил такую бессердечность. И его руки запачканы кровью бедного, свихнувшегося Феру, которого превратили в хищного зверя.

Эти слова как будто задели Женевьеву, и она резко ответила:

— Есть из-за чего терять сон генералу — Феру и не мог иначе кончить!

Марк промолчал, но с негодованием махнул рукой. Он пожалел, что упомянул о возлюбленном духовном сыне отца Крабо, генерале Жарусе, которого одно время даже намечали главой военного переворота. Этот вояка слыл бонапартистом, обладал представительной внешностью, строго обращался с подчиненными, но, в сущности, был весельчаком, любил вино и девиц, что, впрочем, не портило его карьеры; с ним даже повели переговоры, но вскоре оставили его в покое, — он оказался непроходимо глуп. И все же церковь с ним нянчилась, — на худой конец и он мог пригодиться.

— Ведь мы знали, как Феру жили в Морё, — осторожно начал Марк, — как они были бедны, замучены заботами и трудом, ютились в развалившейся школе, и сейчас при мысли об этом человеке — учителе, которого преследовали и пристрелили, как бешеного волка, у меня сердце обливается кровью и мне больно до слез.

Женевьева была растрогана, гнев ее сменился нервным возбуждением, и она заплакала.

— Ты, конечно, считаешь меня бессердечной, я это вижу. Раньше ты называл меня дурой, а теперь готов назвать злюкой. Подумай сам, разве можем мы любить друг друга, если ты относишься ко мне как к скверной и недалекой женщине?

Пораженный возбуждением жены, Марк попытался ее успокоить, он не мог себе простить, что вызвал такой взрыв. Но она ничего не хотела слушать.

— Нет, нет, между нами все кончено. Раз ты с каждым днем все больше меня ненавидишь, то лучше всего расстаться сейчас, а то дело плохо кончится.

Она порывисто встала, ушла в свою спаленку, резко повернув два раза ключ в замке. Марк стоял в отчаянии, глядя на запертую дверь, и глаза его увлажнились. До сих пор дверь оставалась всю ночь отворенной, супруги переговаривались и были как бы вместе, хотя и спали врозь. Но вот пришло время полного разобщения, муж и жена становились чужими друг другу.