Том 22. Письма 1890-1892

Я перебрался на другую дачу. Какое раздолье! В моем распоряжении верхний этаж большого барского дома. Комнаты громадные; из них две величиною с Ваш зал, даже больше; одна с колоннами; есть хоры для музыкантов. Когда мы устанавливали мебель, то утомились от непривычного хождения по громадным комнатам. Прекрасный парк; пруд, речка с мельницей, лодка — всё это состоит из множества подробностей, просто очаровательных. Если Вы вздумаете приехать ко мне, то вот Вам маршрут: Москва, из Москвы с двенадцатичасовым ночным поездом в Тулу (брать билет до Алексина), в Туле пересадка на поезд, идущий в Калугу; прибыв утром в Алексин, Вы спрашиваете, где ямщик Гущин; сей человек довезет Вас к нам на паре с колокольчиками; рессорных экипажей нет, но Гущин не трясок. От Алексина до Богимовки, где мы живем, 8-10 верст; если же с Вами будет только ручной багаж, то путь можно устроить покороче, ибо в 4-х верстах от нас есть полустаночек.

Караси отлично идут на удочку. Я вчера забыл о всех печалях: то у пруда сижу и таскаю карасей, то в уголке около заброшенной мельницы и ловлю окуней. Интересны и бытовые подробности.

Последние два манифеста ^*— насчет сибирской дороги и ссыльных — мне очень понравились. Сибирская дорога названа народным делом, и тон манифеста гарантирует ее скорое окончание; а каторжным, кои отбудут такие-то и такие-то поселенческие и ссыльно-крестьянские сроки, разрешается вернуться в Россию, без права жить в столичных губерниях. Это пропустили газеты без внимания, а между тем это нечто такое, чего никогда не было в России, — это серьезный шаг к упразднению той пожизненности наказаний, которая так долго угнетала общественную совесть, как несправедливая и в высшей степени жестокая.

Как здоровье Алексея Алексеевича?

Я буду ждать Вас ^*. Хорошо бы Вам поспешить, а то скоро перестанут петь соловьи и отцветет сирень. Если Алексей Алексеевич захочет, то пригласите и его с собой. У меня найдется места и постелей для целой дивизии.

Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

Мизиновой Л. С., 23 мая 1891 ^*

971. Л. С. МИЗИНОВОЙ

23 мая 1891 г. Богимово.

23 май.

Многоуважаемая Лидия Стахиевна! Маша поручила мне написать Вам, что она ждет от Вас письма. Адрес: г. Алексин Тульской губ. Мы перебрались в Богимово, где Вы были и стояли под навесом, когда шел дождь.

С почтением

А. Чехов.

Суворину А. С., 27 мая 1891 ^*

972. А. С. СУВОРИНУ

27 мая 1891 г. Богимово.

27 май. 4 часа утра.

Мангус убежал в лес и не возвратился; кобылка-сосунчик, которую мы купили за 75 коп., удавилась. Холодно. Денег нет. Но тем не менее все-таки я Вам не завидую. Нельзя теперь жить в городе — это и скучно и нездорово. Мне бы хотелось, чтобы Вы от утра до обеда сидели где-нибудь на террасе, пили чай и писали что-нибудь художественное, пьесу, что ли, а после обеда до вечера ловили бы рыбу и думали спокойную думу. Вы давно уже заслужили право, в котором Вам теперь отказывают всякие случайности, и мне стыдно и кажется несправедливым, что мне живется покойнее, чем Вам. Неужели в самом деле Вы весь июнь будете жить в городе? Это даже жутко.

С корректурой всё устроилось ^*, и Неупокоев, вероятно, уже успокоился. Книги, о которых я писал Вам ^*, уже получены. Со Щегловым о его пьесе я никогда ничего не говорил. ^*

Откуда он взял, что я хвалил ее?

Вы пишете, что я кирпичный человек, покрытый известкой, и ничего не даю в газету. Но войдите в мое положение. В моей литературной деятельности такой кавардак и беспорядок, что сам чёрт ногу сломает. Стал было повесть писать ^*— заграница помешала; продолжать теперь повесть некогда — Сахалин на шее. Сел бы писать мелочи и пробовал уже ^*, но мысль, что к осени я долженотделаться от Сах<алина>, парализует всякую способность. Погодите, голубчик, скоро свалю со спины каторгу ^*и весь буду Ваш, от головы до пяток. Я даю Вам честное слово, что сахалинская книга будет осенью печататься, ибо я ее, честное слово, уже пишу и пишу, а если Вы не верите, то я могу прислать Вам вещественные доказательства. Благодаря тому, что я встаю с курами, мне никто не мешает работать, и дело у меня кипит, хотя оно и тягучее, кропотливое дело, не стоящее, как овчинка, выделки: из-за какой-нибудь одной паршивой строки приходится целый час рыться в бумагах и перечитывать всякую скуку. Писать о климате или по обрывкам составлять историко-критический очерк каторги — какая это скука, боже мой!

Вы пишете, что в последнее время «девочки стали столь откровенно развратны». Ах, не будьте Жителем! Если они и развратны, то время тут положительно ни при чем. Прежде развратнее даже были, ибо сей разврат как бы узаконивался. Вспомните Екатерину ^*, которая хотела женить Мамонова на 13-летней девочке. Пушкин в своем «Станционном смотрителе» ^*целуется взасос с 14-летней девочкой, а героини Шекспира все в возрасте от 14 до 16 лет. И не столько уж у Вас случаев, чтобы делать обобщения.

Кстати, о девочках [15].