Том 24. Сожженые леса. Тайные чары великой Индии. Вождь Сожженных Лесов. Рассказы из жизни в бразильских степях

— Отлично, благодарю вас, только очень устал, но, — прибавил я, заметив на губах его тонкую улыбку, — хотя я еще не выдаю себя за путешественника, равного вам по неутомимости, однако начинаю уже привыкать; к тому же вид этой прекрасной местности заставил меня совершенно позабыть усталость.

— Не правда ли, картина прекрасна, — сказал он мне с гордостью, — и заслуживает, чтобы приезжали полюбоваться ею даже после самых великолепных европейских видов?

— Конечно, тем более что сравнивать их нельзя.

— Вы были довольны, я полагаю, этим негодяем? — спросил он, повернувшись к проводнику, который скромно и боязливо остановился в некотором отдалении.

— Совершенно доволен; он вполне загладил свой проступок.

— Я так и знал; очень рад, что вы отзываетесь о нем таким образом — это меня помирит с ним. Беги вперед, picaro, дай знать о нашем приезде.

Индеец не дожидался вторичного приказания и, пришпорив свою лошадь, поскакал.

— Эти индейцы странные люди, — продолжил дон Зено, провожая его глазами, — их можно усмирить только угрозой, но, несмотря на это, в них есть много хорошего, и, подчиняя их своей воле, можно всегда сделать что-нибудь из них.

— Исключая тех, я думаю, которые хотели сыграть с вами дурную шутку, когда я имел удовольствие встретить вас, — отвечал я.

— Отчего же? Бедняги, по их мнению, поступили очень хорошо, ища освободиться от человека, которого они боялись и принимали за своего врага; я не могу за это сердиться на них.

— И вы не боитесь, подвергая себя таким опасностям, сделаться в один прекрасный день жертвою их вероломства?

— Пусть случится, что угодно Богу, а я все-таки исполню до конца задачу, которую наложил сам на себя. Но оставим это; вы останетесь некоторое время у нас, дон Густавио, не правда ли?

— Два или три дня, — отвечал я.

При этих словах лицо моего хозяина потеряло веселое выражение.

— Вы очень спешите? — спросил он меня.

— Нисколько; напротив, я могу располагать своим временем, как желаю.

— В таком случае зачем же так скоро покидать нас?

Я не знал, что ответить, и наконец выразил откровенно, что боялся стеснить хозяина.

Дон Зено Кабраль положил мне дружески руку на плечо и, пристально посмотрев на меня, сказал:

— Дон Густавио, бросьте все подобные европейские церемонии, которые здесь вовсе неуместны; нельзя стеснять человека, которому принадлежит, после Бога, более тридцати квадратных лье и который повелевает двумя тысячами душ белых, краснокожих и черных; смело принимая приют, который человек этот честно предлагает вам как другу и брату, вы сделаете ему честь.

— Боже мой, — отвечал я, — вы, любезный хозяин, умеете так объяснить вещи, что отказ становится вполне невозможным; я совершенно полагаюсь на вашу откровенность, делайте со мною, что хотите.

— Давно бы так, вот это сказано во французском духе, коротко и ясно; но успокойтесь, я не употреблю во зло вашей доверенности; даже, может быть, если бродяжнические наклонности все еще владеют вашим сердцем, я через несколько дней сделаю вам приятное предложение.

— Какое? — воскликнул я с живостью.

— Увидите. Но тише! Мы приехали.

В самом деле, через пять минут мы въехали в фазенду между двойным рядом служителей, выстроенных для того, чтобы принять нас и отдать нам честь. Я не буду распространяться на счет гостеприимства, предложенного мне в этом чисто княжеском доме.

Прошло несколько дней, в продолжение которых мой хозяин старался всеми силами развлечь меня.

Однако, несмотря на все его усилия казаться веселым, я заметил, что серьезная мысль озабочивала его; я не смел его расспрашивать, боясь показаться нескромным; я ждал с нетерпением объяснения, которое удовлетворило бы мое любопытство, и с трудом сдерживал вопросы, которые постоянно готов был предложить.

Наконец, под вечер он вошел в мою комнату; лакей, сопровождавший его, нес несколько огромных связок бумаг.

Положив эти связки на стол и отослав человека, дон Зено сел возле меня и, подумавши с минуту, сказал:

— Дон Густавио, я вам говорил об экспедиции, в которой просил вас принять участие, не так ли?

— Действительно, дон Зено, — отвечал я, — и готов следовать за вами.

— Очень вам благодарен, мой друг, но прежде чем принять ваше согласие, позвольте мне высказать несколько объяснительных слов.

— Сделайте одолжение.

— Экспедиция, о которой здесь идет речь, одна из самых важных; она направлена к неизвестным странам, куда весьма редко проникала нога белых; нас встретят почти непреодолимые препятствия, нам станут угрожать ужасные опасности; несмотря на предосторожности, взятые мною для устранения их, я должен вам признаться, что мы рискуем умереть среди диких племен, с которыми придется воевать; я зрело обдумал и тщательно обсудил все шансы на успех или на неудачу, которые мы должны встретить.

— И вы едете?

— Да, еду, потому что имею на это очень важные причины; но вы, ваше положение совсем другое, я не признаю за собой права увлекать вас в отчаянную попытку, последний шаг предприятия, начавшегося несколько лет тому назад, результат которого, помимо вашей дружбы ко мне, нисколько не может интересовать вас.