Том 3. Корни японского солнца

– Люди, кто может сказать о таком-то или таком-то, там-то работающем, принадлежащем к такому-то роду и носящем такое-то священное имя – –

– – так одни разыскивали других, дети отцов, отцы детей. И при министре Патэке, так выкрикивая, отец нашел свою дочь. Они не бросились друг другу в объятья, – нет, – они поклонились друг другу тем глубоким поклоном, которым кланяется японская вежливость, с руками на коленях и с шипением губ, они поздравили друг друга добрым вечером, они не коснулись друг друга. Первым движением

японцев в землетрясение было – не двигаться, осмотреться, решить, организовать нервы

. Те сорок тысяч, что погибли на одной из токийских площадей, погибли так; вокруг горели кварталы, их засыпало горящими галками, они стлевали в огне, – пожар кварталов съедал весь кислород, люди обугливались от сжигающего жара. Кругом горели кварталы, людям некуда было уйти. Когда, после пожаров, оставшиеся в живых пришли раскапывать мертвецов, эти живые, увидели, что эти мертвецы умерли, обуглились в совершеннейшем порядке, строгими шпалерами, – живые под мертвецами нашли живых детей. Взрослые, организованно обугливаясь, умерли без паники, почти без паники и – во всяком случае, обугливаясь, – углем своих тел – спасали детей. Люди обугливались стоя, никуда не бежав. – Эта выписка в скобках – понятна в дальнейшем. – –

– – Министр Патэк видел, как, в беззвучии кинематографа, многоэтажные дома раскалывались, рассыпались, падали вниз, и из этих расколов, из щелей летели люди, кастрюли, несгораемые ящики, рояли, куски людей…

Япония еще не окончательно отлила свои формы. Восточные ее берега все время поднимаются, западные – уходят в море. В Токио, в Асакуса, там, где стоит храм Каннон, на памяти человечества было морское дно. Мне показывали деревушку, домики которой наполовину стоят в воде, домики не разрушены, как музейный обиход: десяток лет тому назад они были простой деревушкой, земля под ними уходит. Фудзи-сан, гора, о которой знает каждый человек в мире, и она каждое десятилетие меняет свои очертания. Земля японских островов, тех островов, на которых живет тысячелетний народ, брат греков, – эта земля – движется всегда, постоянно, каждую минуту, – эта земля сотрясается грохотом вулканов, на эту землю в эти грохоты вулканов набрасываются волны океана, чтобы дать новый кусок земли или отнять. На этой земле живет тысячелетний народ: о легендах этого народа, связанных с тем, что их земля движется

, – не место здесь говорить. – Я летал над Японией, от Токио до Осака. Все знают, что Японский архипелаг – красивейшее в мире место, красивейшего моря красивейших гор, дорог, пагод, храмов, пейзажей, зеленей, голубизн, оранжевостей, тишины: все это совершенно верно. Но я видел Японию по-другому: оттуда, из высот, с трех тысяч метров над землей, было видно, как эти японские горы выпирают из голубого моря, черный, злой камень, или вылезший из глубин помимо его воли, или – тоже помимо воли – просыпанный с неба: камень, камень, камень – злой камень, не нахожу другого слова. Там, в высотах, мы угодили в воздушную бурю, а над землей под нами шли тучи, дожди и молнии. И было так, что на какие-то минуты (минуты в воздухе – часами) земля исчезла из-под нас; и затем земля вырвалась из облаков: и я увидел, какая это страшная земля, изорванная обрывами и водопадами, разметанная камнями, лысыми вершинами, – это была страшная, злобная, желтая земля, желтая, как лицо иссохшего старика-японца. Один – не помню кто – француз-писатель недоумевал, как у этого солнечного, всегда приветливо улыбающегося народа, народа, создавшего женщину, как мотылек, – как у этого народа могут быть такие страшные, чортоподобные, ужасные боги, покоящиеся в их храмах, – тем паче (прибавлю к французу от себя), что каждый умерший в Японии переселяется в полубогов. – Метафизикой я не занимаюсь, но знаю, что тогда эта страшная земля из-за туч, в громе молний, сверкающих внизу, – была совершенно похожа, – была судорогой чортоподобных японских богов, страшная, ужасная земля.