Том 3. Non-fiction

Корр: Такая децентрализация эстетического запроса, вероятно, может привести к новому возникновению какого-то «большого стиля» в литературе, вроде «деревенской прозы» или «новой городской прозы». Сейчас такой стиль не возникает, потому что высказывания слишком централизованы, и трудно угадать реальные общественные запросы. А вот децентрализация высказываний может позволить дать ответ на реальные общественные запросы. Каким он будет, по Вашему мнению?

ИК:

Я не берусь предсказать, не только потому, что это сложно вследствие того, что общество слишком многообразно. Я не берусь предсказать, потому что реальный ответ оказывается всегда сложнее прогноза по одной простой причине — прогноз оперирует всего двумя-тремя параметрами. Например, у нас появилась молодежь, которая воспитана рядом с компьютером, в игровой среде, и поэтому в ответ на ее запросы появится то-то и то-то. Или у нас сейчас появились люди с определенным социальным опытом, которые предъявят такие вот запросы. А реальный результат всегда оказывается сложнее, потому что он никогда не апеллирует к какой-то определенной социальной группе. «Деревенская» или «новая городская проза», которые были упомянуты, не обращались к одному социальному слою или к людям одного возраста. Поэтому такой социологический анализ всегда страдает упрощенностью, он представляет себе общество разбитым на некий пазл, расчерченным как шахматное поле, разлагающимся на отдельные куски. Для меня одной самых презираемых наук является классическая маркетология, она мне по-настоящему смешна, я даже сейчас пишу пьеску про маркетологов. Это люди, которые очень четко верят в то, что человеческие преференции можно установить из анкеты. Но человек одновременно принадлежит нескольким полям. Положение человека в социуме постоянно меняется, у него есть социальная мобильность, сегодня он здесь, а завтра там. Определенное социальное поле может полностью распасться в результате каких-нибудь экономических процессов, буквально за несколько лет у нас какая-нибудь категория может исчезнуть полностью или превратиться в другую. Нет больше специальности «научный» коммунизм, но его преподаватели не исчезли, а разбрелись кто куда. Причем большая их часть оказалась в рядах Православной церкви. По своим взглядам они уже, естественно, не совсем те, что были. Но они генетически связаны стартом, отличаясь от тех, кто пришел в Церковь другим путем. Дьякон Кураев — это не тот Кураев, который не был дьяконом, но связь между ними видна и понятна.

Надо постоянно учитывать эту мобильность, понимать, что все суетится и ворошится. Поэтому предсказывать — это вести себя, как классический маркетолог, сформулировать запрос, придуманный тобой, и дать на него ответ, придуманный тоже тобой, а потом находиться под гипнозом построенной причинно-следственной связи, существующей исключительно в твоей голове. Я не знаю, что будет. Я не знаю даже, прошли мы или нет кризисные состояния в политическом смысле, в экономическом, в смысле социальных отношений. Возможно, нас ждут еще страшнейшие потрясения. Но я уверен, что некий мини-застой, продолжавшийся с 1998 по 2002–2003 годы, мы явно миновали. В жизни вновь появляется потенциал интересов, в особенности в области культуры, что-то начинает происходить. Долго ли продлятся эти процессы оживления, насколько длительными будут их последствия, я не знаю. Задаваться таким вопросом, на мой взгляд, бессмысленно. Нужно использовать этот момент, делать как можно больше нужного, интересного, впечатляющего, яркого.

Журнал-каталог «Россия-2» выставки галереи Марата Гельмана, 6 февраля 2005 г.

Апокалипсис сегодня

Нина Сосна

НС:

Вы известны прежде всего как переводчик художественных текстов и поэт. Как бы Вы определили проект, связанный с созданным Вами издательством «Ультра. Культура»? Входит ли для Вас в понятие литературы то, что там издается? Кому адресованы Ваши книги?

ИК: Дальше обычно начинаются вопросы типа: «Как Вы себя позиционируете?» В первую очередь, это говорит об извращенности сознания. В этом и проявляется отчуждение человека от труда. 85 % вопросов, которые мне задают журналисты, приводят меня в бешенство. Эти вопросы могут придумать только люди, которые давно и тяжело болеют.

Вопросы дистрибуции и прочего не являются определяющими. Это вторично. Я никогда не думал, и мне совершенно не интересно, кому все это адресовано. Ни один нормальный человек, делая что-то, не думает о том, кому это надо. Конечно, не безразлично, читают книги или нет. Читают нас разные люди, я думаю, больше люди младшего возраста, потому что молодые более активны. Но вообще не могу сказать, что меня это очень интересует. Интенция исходит совсем из другого: какие тексты ты считаешь необходимыми сам, то есть из их существования, а не из того, интересны ли они кому-нибудь. Речь о публике — всего лишь способ обеспечить существование процесса в нынешних условиях. Вообще, что такое литература?