Том 3. Non-fiction

ИК: Нынче это, конечно, сложнее сделать. Идеологии внятной у элиты нет: нельзя быть одной ногой в Куршевеле, а другой во Псковском монастыре, эфемерность возникает.

ЮВ: Илья, это правда, что вы ненавидите русских?

ИК: Надо сперва определиться, что мы имеем в виду под словом «русские». Если пятидесятипроцентный едросский

[8] электорат, то да, да и еще раз да. У быдла нет национальности.

«Чушь какая! — кривится Кормильцев, услышав о том, что разрушитель системы вольно либо невольно в эту систему вписан — начиная от языка общения и заканчивая презренным металлом. — Это больших денег, независимых от режима, здесь нет, а маленьких сколько угодно. Что до языка, то даже во вполне вменяемых антилейбницианцев вбили: разрушить конформистский дискурс можно только путем господства над этим дискурсом — как Горбачев, Яковлев и так далее. Но освоить систему, чтобы использовать ее в своих целях — это тоже конформизм. А речь, на самом деле, должна идти о создании новых систем, чтобы их количество было настолько велико, что ни одна из них не сможет претендовать на господство».

В политике Илья более всего уважает анархизм — естественно, ненасильственного толка:

ИК:

Патлатый чувак, бутылка портвейна в одном кармане и самопальная бомба в другом — когда-то такая историческая карикатура действительно имела место, но не сейчас, если разговор идет о современной анархии. Возьмем классических политических конформистов — Ленина и ленинистов. Они скинули с горы царя-бояр-помещиков-капиталистов и взяли гору себе, чуть-чуть по-иному обустроив ее вертикальную структуру. Нонконформизм и анархизм же прорывают эту гору изнутри, протачивают ее ходами так, чтобы в один прекрасный момент выяснилось, что никакой горы-то, собственно, и нет, она изрыта. И тот, кто сидит на вершине горы, вдруг понимает, что на самом деле он венчает собой некий холмик. Как хозяин холмика он, конечно, наделен определенными правами — но они не тотальны, не парализуют тех, кто живет в ходах.

ЮВ: Например?

ИК: Право командовать армией, если есть внешняя агрессия. Но в мирное время ты не можешь приказывать владельцам своих ходов ничего. Можно конечно, говорить «если ты такой умный, где твои деньги?» и обзывать меня лузером, неудачником. Но надо понимать, что любая элита всегда самоназначена. И критерии ее самоназначенности легко подвергаются проверке — моралью, Уголовным кодексом, гражданским обществом… Как вы думаете, многие ли владельцы рублевских особняков после тупой проверки буквой УК сохранят свое элитарное положение?

…я все же мечтаю дожить до дня, когда реальное ворвется в жизнь всей этой москальской мрази, спалит их джипы, прокатится по

их успенско-рублевским дачкам, ворвется в их квартиры и убьет их детей: когда они доиграются наконец с манипуляциями, провокациями, символическими замещениями.

На контакт с действующей властной вертикалью Кормильцев не идет. Она, по его словам, тоже к диалогу не рвется:

ИК: Он просто нам не нужен, такой диалог: наши дискурсы не смыкаются. Вертикаль прежде всего реагирует на подобное себе. Почему так жестко обошлись с Лимоновым? Потому что он конформист-оппозиционер, который так и пишет: злой царь, не любящий свой народ — это Владимир Владимирович Путин, добрый царь, любящий свой народ — Эдуард Вениаминович Лимонов. А мне-то на х** никакой царь не сдался — ни хороший, ни плохой. Очень, конечно, красивая идея — пойти, срыть до основания Кремль вместе с обитателями. Но на практике, даже если предположить такое, это окончится массовым кровопролитием и надстройкой стен Кремля еще на полметра. Мне интересно создать такой момент, когда люди в Кремле поймут, что ничем, кроме Кремля, они не управляют. Пусть сидят, проголодаются — выйдут.

ЮВ: Когда создадите?

ИК: Все это рассчитано на очень долгое время. Возможно, мы не увидим крушение вертикали как идеи власти, а может и увидим, сейчас все быстро. Максимум, кто мне нужен из власти — это шериф моего двора. Пусть он гоняет дворников, но только в том случае, если они листья или снег плохо убирают. Не надо пытаться управлять. Надо создавать как можно большее количество людей, которые управляют сами собой. Тогда у любой власти, у любой вертикали останется меньше того, чем она может управлять. Чем больше альтернативы, тем лучше альтернативные формы хозяйствования, искусства, половых отношений.

ЮВ: А если в последнем пункте неохота искать альтернативу?