Том 3. Позолоченный век

И мистер Боултон уступил. В подобных случаях он не умел отказывать. Если уж он по дружбе помог однажды человеку и тот его обманул, тем самым обманщик словно на веки вечные получал на мистера Боултона какие-то права. Однако у мистера Боултона не хватило духу сказать о своем поступке жене, ибо он знал, что если есть на свете человек более ненавистный его домашним, чем Смолл, то это — Биглер.

— Филипп сказал мне, — заметила в тот вечер миссис Боултон, — что у нас сегодня опять был этот Биглер. Надеюсь, у тебя больше не будет с ним никаких дел?

— Биглеру очень не повезло, — с запинкой ответил мистер Боултон.

— Ему всегда не везет, и ты всегда из-за него попадаешь в беду. Но на этот раз ты не стал его слушать?

— Видишь ли, матушка, его семья сейчас в большой нужде, и я разрешил ему воспользоваться моим именем… но я получил надежное обеспечение. В самом худшем случае будет некоторая неловкость.

Лицо у миссис Боултон стало серьезным и озабоченным, но она и не думала ни жаловаться, ни попрекать мужа; она знала, что означают слова «некоторая неловкость», но знала также, что тут ничего не поделаешь. Если бы мистер Боултон шел на базар, чтобы купить на последний и единственный доллар пропитание для своей семьи, первый встречный нищий без труда выпросил бы у него этот доллар. Миссис Боултон только спросила (и вопрос этот показывал, что она не более бережлива, чем ее муж, когда думает о тех, кто дорог ее сердцу):

— Но достаточно ли ты отложил денег, чтобы Филипп мог открыть свою шахту?

— Да, я отложил как раз столько, сколько должна стоить закладка шахты и сколько мы можем позволить себе потерять, если угля там не окажется. Филипп сам за всем проследит, ведь он равноправный партнер в предприятии, только что капитала не вложил. Он совершенно уверен в успехе. И если не ради себя, так ради Филиппа я надеюсь, что его не ждет разочарование.

Филипп не мог не чувствовать, что в доме Боултонов все к нему относятся, как к родному, — все, кроме Руфи. Когда, оправившись после несчастного случая, он вернулся домой, мать старательно делала вид, что очень ревнует его к миссис Боултон, о которой, как и о Руфи, она без конца расспрашивала. За этой притворной ревностью она, без сомнения, старалась скрыть неподдельную боль и тоску, которую испытывает всякая мать, когда ее сын уходит в большой мир и сближается с новыми людьми. А для миссис Стерлинг, вдовы, жившей на скромный доход в массачусетской глуши, Филадельфия была городом, полным блеска и роскоши. Все его жители, казалось ей, благоденствуют и процветают, они поистине избранники судьбы. Кое у кого из ее соседей были в Филадельфии родные, и почему-то им казалось, что иметь родственников в Филадельфии — залог респектабельности. Миссис Стерлинг радовалась, что Филипп живет и работает среди таких состоятельных людей, и была уверена, что никакая удача не будет для него чрезмерной и незаслуженной.

— Итак, сэр, — сказала Руфь, когда Филипп приехал из Нью-Йорка, — вы были участником настоящей трагедии. Я видела ваше имя в газетах. Что же, ваши западные друзья все такие, как эта женщина?

— Мое участие в трагедии, — не без досады ответил Филипп, — заключалось только в том, что я пытался помешать Гарри впутаться в скверную историю, и мне это не удалось. Он залез в ловушку, которую она ему расставила, и был за это наказан. Я хочу увезти его в Илион, посмотрю, сумеет ли он сосредоточиться на каком-то одном деле и бросить глупости.

— Она и правда такая красивая, как пишут в газетах?

— Не знаю, красота у нее своеобразная… она не похожа…

— Не похожа на Алису?

— Понимаете ли, она ослепительна; ее называли красивейшей женщиной в столице, — такая вызывающая, насмешливая, остроумная. Руфь, вы верите, что женщина может стать дьяволом?

— С мужчинами это бывает, так почему бы и женщине не обернуться дьяволом? Но я таких еще не видала.

— Так вот, Лора Хокинс очень к этому близка. Но страшно подумать о ее судьбе.

— Как, неужели вы думаете, что женщину могут повесить? Неужели дойдет до такого варварства?

— Я думал не об этом… сомневаюсь, чтобы присяжные нью-йоркского суда признали женщину виновной в преднамеренном убийстве. Но подумайте, что за жизнь ее ждет, если ее оправдают.

— Да, ужасно, — задумчиво сказала Руфь. — Но хуже всего то, что вы, мужчины, не желаете, чтобы женщины чему-нибудь учились и честным трудом зарабатывали свой хлеб. Мы получаем такое воспитание, как будто нас всегда будут баловать и опекать и с нами не может случиться никакого несчастья. Вот и вы все, наверно, хотели бы, чтобы я сидела дома сложа руки и отказалась от своей профессии.

— О нет, — серьезно сказал Филипп. — Я уважаю вашу решимость. Но, Руфь, неужели вам кажется, что вы будете счастливее или сделаете больше добра, занимаясь медициной, чем если бы у вас был свой дом?

— А что мне помешает иметь свой дом?

— Да, пожалуй, ничто не помешает, только вас-то там никогда не будет: если у вас окажется хоть какая-то практика, вы день и ночь будете в бегах, — а тогда что же это за дом для вашего мужа?