Том 3. Позолоченный век

Гарри уехал. Ясно было, что его услуги на шахте больше не нужны. Он получил от дяди какие-то письма, которые не стал читать Филиппу, — дядя настаивал, чтобы он поехал в Сан-Франциско наблюдать за работами в порту, которые велись по заказу правительства.

Филиппу пришлось подыскивать себе занятие. Подобно Адаму, он мог выбирать, весь мир открывался перед ним. Прежде чем пуститься в путь, он побывал в Филадельфии; горькое это было свидание, но и в горечи таилась сладость. Никогда еще Боултоны не бывали с ним так нежны; казалось, все они принимают к сердцу его неудачу ближе, чем собственное несчастье. И было в поведении Руфи — в том, чего она не таила и в том, чего не договаривала, нечто такое, что сделало бы героем и человека куда более заурядного, чем Филипп Стерлинг.

Вместе с прочим имуществом обанкротившегося мистера Боултона пошла с молотка и илионская земля, и Филипп купил ее за сущие гроши, потому что никто, кроме него, не желал взять на себя хотя бы обязательства по закладной. Он ушел с распродажи хозяином этого участка и до возвращения домой в ноябре мог на досуге подсчитать, насколько беднее он стал, сделавшись землевладельцем.

ГЛАВА XIX

ТУПИК. ФИЛИПП ВИДИТ ВЫХОД

Pa eymdir strida a sorgfullt sinn,

og svipur motgangs um vanga rida,

og bakivendir per veroldin,

og vellyst brosir ad pinum qvida;

peink allt er knottott, og hverfast laetr,

sa hlo i dag er a jmorgun graetr;

Alt jafnar sig!

Sigurd Peterson[175]

Не властен историк, пусть даже с наилучшими намерениями, распоряжаться по-своему ходом событий или заставлять героев своего повествования поступать мудро и добиваться успеха. Нетрудно видеть, как можно было бы все устроить лучше, чем получилось на самом деле: изменить немножко тут, самую малость там — и вся история предстала бы перед нами совсем иной, чем она есть.

Если бы Филипп избрал себе какую-нибудь обычную профессию или даже ремесло, он был бы теперь процветающим редактором, или добросовестным слесарем, или честным адвокатом, давно уже взял бы ссуду в банке, построил бы домик и теперь обставлял бы его для Руфи и для себя. Вместо этого он всего лишь инженер-любитель, живет у матери, злится и брюзжит на свою несчастливую судьбу, на людское бессердечие и бесчестность и думает только об одном: как бы ему добыть уголь из илионской горы.

Если бы сенатор Дилуорти не посетил некогда Хоукай, семейство Хокинс и полковник Селлерс не ходили бы теперь на задних лапках перед конгрессом Соединенных Штатов, пытаясь соблазнить это безупречнее учреждение на одно из тех весьма выгодных его членам финансовых мероприятий, которые так трудно потом объяснить избирателям; и Лора не сидела бы в Гробнице, ожидая суда за убийство и всячески стараясь при помощи искусного адвоката замутить чистый родник судопроизводства в штате Нью-Йорк.

Если бы Генри Брайерли взлетел на воздух при взрыве первого же парохода, на котором он плыл по Миссисипи, — а это очень легко могло случиться, — у него и у полковника Селлерса не возникло бы никаких идей насчет судоходства по Гусиной Протоке, а также и насчет земель Восточного Теннесси, — и теперь, вместо того чтобы уехать по весьма важным делам на побережье Тихого океана, он не застрял бы в Нью-Йорке только для того, чтобы выступить свидетелем по делу об убийстве, совершенном единственной женщиной, которую он сумел полюбить хотя бы вполовину того, как любил самого себя.

Если бы мистер Боултон сказал Биглеру одно короткое слово «нет!», Алиса Монтегю могла бы провести эту зиму в Филадельфии, и Филипп тоже гостил бы там (дожидаясь весны, когда можно будет возобновить работы в шахте); и Руфь не служила бы ординатором в Филадельфийской больнице и не надрывалась бы, работая сверх сил изо дня в день, чтобы хоть немного облегчить бремя, которое легло на плечи ее злополучного семейства.

Все это очень прискорбно. Добросовестный историк, дойдя до этого места, обрисовав такую степень несчастья и страха перед будущим, имел бы право закончить свой рассказ словами: «После этого — хоть потоп!» Единственным утешением послужила бы ему мысль, что он не в ответе ни за своих героев, ни за ход событий.

А самое досадное — что совсем небольшая сумма денег, разумно употребленная, облегчила бы тяготы и тревоги почти всех этих людей; но, видно, так уж устроен мир, что деньги труднее всего достать как раз тогда, когда они человеку всего нужнее.