Том 3. Романы. Рассказы. Критика

– Вот, Бог даст, большевиков свергнут, поедем в Россию, и Михаил Петрович будет одесским губернатором.

– Почему же именно губернатором?

– Как почему? Что же, вы думаете, мало мы страдали?

Знакомый говорит задумчиво:

– За страдания, Анна Васильевна, это в угодники попадают, а не в губернаторы.

* * *

Зима, глубокая ночь, кафе на Монпарнасе. У стойки небритый, плохо одетый человек в пальто явно с чужого плеча – рукава длиннее рук, полы чуть не до земли. Перед ним пустая чашка, в которой был кофе. С ним спорит пожилая женщина в черном балахоне, похожая на заблудившуюся кухарку. В руках у нее клеенчатая сумка для провизии. Эта внешность, однако, обманчива: женщина занимается проституцией. Спор идет о том, какая из двух стран имеет право называться передовой – Франция или Россия. Женщина говорит на простонародном французском языке, ее собеседник с сильнейшим русским акцентом едва объясняется по-французски при помощи глаголов в неопределенном наклонении и существительных неизвестно какого рода. Исчерпав все свои аргументы (он доказывает, что Россия всегда была передовым государством, а Франция, как всем известно, страна отсталая), – он обращается ко мне за поддержкой. Отвечаю по-русски. Денег на вторую чашку кофе у него нет. Заказываю гарсону для него кофе с молоком и бутерброд. Он объясняет: – Я, знаете, временно без работы. – А что вы делали в России? – Командовал батареей. Моя фамилия Смирнов, полковник артиллерии. А здесь работаю электротехником. Но дело нерегулярное: работаешь – хорошо, а потом гуляй себе по улицам, если работы нет. – А где вы живете? – Где придется. До октября жил на кладбище, тут недалеко, там один знакомый предприниматель сдавал походные кровати с одеялами. А зимой холодно все-таки, потом, если дождь, тоже нехорошо.

Выпив кофе с молоком, съев бутерброд и закурив папиросу, полковник Смирнов говорит:

– Вы человек молодой, так что у вас, наверное, еще, может быть, есть какие-нибудь сомнения. А мы – наша песенка спета. Что осталось? Воспоминания и жизненная труха, ничего больше. История, как говорится, нам подложила свинью. И теперь я твердо знаю, в чем дело и какая должна быть правильная философия.

– Какая же?

– А вот. Разная там политика, благо родины, такая партия, другая партия, – все это барахло. Это еще Соломон понимал – дескать, суета сует и ничего больше. Единственное, что важно, – это личная жизнь и ход времени.

Потом долго думает о чем-то и прибавляет, точно произносит цитату:

– И горячий взгляд женских глаз.

– Это вы откуда?

– Мои собственные слова, только переделанные. Это я такое стихотворение написал, когда был влюблен, еще в России.

– В размер как-то не укладывается.

– Ну, чудак вы человек, в стихотворении моем было иначе. Разве можно в стихах так выражаться – «и горячий взгляд женских глаз»? Это последняя проза, ерунда, ничего поэтического.

– А как же у вас было в стихотворении? Он закрывает глаза и цитирует:

И пламенный взор твоих глаз,

Который в моих отражался.

Потом опять читает:

Все это было, было, было,Свершился дней круговорот,Какая ложь, какая силаТебя, прошедшее, вернет?

– Но это уже не мое…

Мне почему-то неловко сказать, что я знаю эти стихи. Думаю о том, как все это нелепо: ночь, Париж, старый оборванец у стойки кафе цитирует Блока. Спрашиваю, не нужно ли ему денег?

– Конечно, нужно. Всем деньги нужны, даже Ротшильду или Рокфеллеру. Им даже больше, чем мне. Потому что – что такое Ротшильд без денег? – дырка, ничто. А я – такой, как я есть, и с деньгами и без денег. Спасибо за предложение, но я у вас не возьму. Обойдусь.

Проходит несколько дней – опять встречаю его у стойки, опять ночной разговор. Говорит он, я слушаю. Говорит о том, что воспоминания обычно неподвижны. И потом прибавляет:

– Но не всегда, конечно. Жил я не так давно в небольшом городке, здесь, во Франции. Работал на фабрике. И вот как-то выпил я и вышел за город, в поле. Солнце уже заходило, лето, тепло. И вот иду я, и что-то со мной странное, не могу понять. Потом останавливаюсь, оборачиваюсь и вижу: за мной, как в строю, беззвучно идут люди, десятки людей: товарищи, которые давно убиты, другие, о которых я ничего не знаю, – как будто вот я двигаюсь и вся моя жизнь волнами льется за мной. Ну, думаю, допился. Страшно было, знаете. Не дай Бог, когда воспоминания приходят в движение.

Так прошла зима. Я его встречал раз в неделю, раз в две недели, – все такой же, без работы, в том же пальто. Но крепкий человек – ясные глаза, уверенный взгляд. Прошла весна, наступило лето. И вот однажды, совсем под утро, когда я вошел в кафе, он точно из-под земли вынырнул и оказался рядом со мной.

– Я вас всю ночь ждал. Предлагают работу в провинции. На билет, чтобы доехать, нужны деньги, там комнату снять и прожить неделю, – тоже надо заплатить. Помните, вы мне предлагали? Теперь я у вас могу попросить, – знаю, что верну.

Я дал ему деньги, он пожал мою руку, ушел – и пропал.