Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

Он остается один, идет к креслу, в котором сидел вначале. Садится. Несколько секунд тишины. За сценой громкий выстрел – один, другой, третий. Он вздрагивает, открывает глаза, вскакивает. Она входит с подносом, на котором какая-то еда. Он бросается к ней.

Он. Ты ничего не слышала?

Она(спокойно ставя поднос на стол). Нет, ничего. Что с тобой?

Он(после долгого молчания). Ничего, я просто задумался. (Вдруг.) Ты не заходила сюда?

Она. Нет.

Он. Ни разу?

Она. Нет. Что с тобой?

Он. Сколько времени тебя не было?

Она. Не знаю. Наверное, полчаса.

Он. Почему ты не выгнала меня, когда я пришел?

Она. Садись, я обещала покормить тебя.

Он

. Подожди. Ответь мне: если мне будет плохо, так плохо, когда хуже не бывает, – ты найдешь меня? Ты поможешь мне?

Она. Какое это имеет значение рядом с тем, о чем ты думаешь сейчас!

Он. Никакого. Для всех других – никакого… (После молчания.) Ты проводишь меня до самого самолета?

Она(с силой). О чем ты спрашиваешь? Я готова умереть, только бы ты сделал это! И я не хочу жить, если ты этого не сделаешь.

Он. Пусть будет так. На этот раз я пойду с ними четвертым…

Она. Ты не боишься?

Он. Я боюсь, но пусть будет так. (Сначала задумчиво, а потом, во второй раз, – с силой выстукивает пальцами по столу точки и тире сигнала «Спасите наши души», и, многократно усиленные репродукторами, эти точки и тире, повторяясь снова и снова, звучат в зале; звучат и после того, как занавес уже закрылся.)

1961

Дым Отечества

Глава первая

Холодным мартовским утром тысяча девятьсот сорок седьмого года Петр Семенович Басаргин, отвоевав три года на войне и прослужив еще три года за границей, возвращался наконец домой, в отпуск.

Было одиннадцать утра. До Пухова – районного городка, примерно на полпути между Москвой и Смоленском, оставался еще час пути. Басаргин уже собрал вещи, закрыл на все замки чемодан, почистил щеткой костюм, пальто и шляпу и сейчас, стоя перед зеркалом в раскачивавшемся вагоне, еще раз причесывал мокрые волосы и внимательно рассматривал себя. В тусклом вагонном зеркале отражался человек лет тридцати пяти, хорошо одетый и чисто выбритый. Худощавое, замкнутое лицо выглядело особенно загорелым из-за пшеничных волос и светло-голубых, казалось, слегка выгоревших глаз; привычка щурить их порой придавала лицу насмешливое и даже дерзкое выражение. Была и еще одна подробность, нарушавшая первое впечатление от аккуратной внешности Басаргина, – это наперекор всему торчавший откуда-то сбоку жесткий вихор волос, с детства не поддававшийся ни прическам, ни стрижкам. Катя, жена Басаргина, не раз говорила, что этот занимательный вихор и есть настоящая его душа, которую он неведомо зачем прячет от людей под своей привычной сдержанностью. Пожалуй, в этом была доля правды.

Вспомнив о Кате, он сильно и с огорчением потер пальцами тонкие темные полоски, шедшие у него от глаз к ушам, – след очков. Он уже второй год носил очки. Правда, он надевал их, только когда читал, но у него была привычка ежедневно и много читать, и полоски от очков становились все заметней.

Ему хотелось заново понравиться Кате, и это чувство все усиливалось у него по мере приближения к дому.

Закрыв глаза, он подумал о том, как он ее поцелует. И сейчас же вспомнил ее лицо таким, каким оно было в минуту их прощания, почти три года назад. Он помнил много разных ее лиц: недовольное, улыбающееся, печальное, озабоченное, умиленное; но это лицо в минуту прощанья осталось для него навсегда самым любимым.

Они расстались в мае сорок четвертого года в Бессарабии, на аэродроме в Бельцах. Он привез ее с фронта на «виллисе». Оставалось два месяца до родов, но ее беременность все еще была почти незаметна, и она сердилась, что он отправляет ее в тыл слишком рано.

Всю дорогу, сидя на переднем сиденье, между ним и шофером, она молчала. Только на крутом повороте, когда их тряхнуло и он, примостившийся, чтобы не стеснить ее, на самом краешке сиденья, чуть не вылетел из машины, она, вскрикнув, крепко обхватила его шею обеими руками, но тотчас же отпустила и опять безучастно молчала до самого аэродрома.

На аэродроме целый час, оставшийся до отлета, она коротко и однообразно отвечала на его вопросы, ни разу не подняв упрямо опущенных глаз.

Уже пробовали моторы. Он отнес ее чемодан в самолет и вернулся, а она все с тем же безучастным выражением стояла у лесенки, опустив голову.

– Пора, – сказал бортмеханик.