Том 3. Третья книга рассказов

И было чувство детской шалости, важного, «святого» дела, несколько преступной тайны и волнующего любопытства. Но на улице все это постепенно прошло, Зинаида Львовна почти позабыла, куда и зачем она едет, и когда вспомнила, то ей представился только визит к незнакомому человеку, которому точно она даже не знала, что сказать, визит неловкий, не совсем нужный и главное – довольно скучный. Все это привлекало только в плане, только в мыслях, на деле же оказалось далеко не столь пленительным. Минуту она даже подумала, не вернуться ли, не бросить ли всю эту все-таки авантюрную историю, как ей вдруг показалось, не вернуться ли на Фурштадтскую, где готовят пятичасовой чай, не стереть ли излишнюю пудру и не приняться ли за не оконченное еще вышиванье. Но пока она это думала, узкая ручка в черной перчатке не отрывалась в забвении от электрической кнопки, и за тонкою дверью слышался серебряный непрерывный звон. «Верно, судьба так решила!» – подумала Мельникова, когда Федор нерешительно приоткрыл двери на ее более чем решительные звонки. Впустив посетительницу в кабинет, ясно освещенный солнцем, денщик исчез, и с его шагами исчезли как бы все признаки жизни в этом светлом жилище, будто все вымерли, или спали. Зинаида Львовна подошла к окну; везде чисто и несколько сурово стоят цветы, над тахтой помещается арматура, развернутая книга лежит обложкой вверх, будто чтец только что вышел, но ни звука, ни шороха. Зинаида Львовна почти не волновалась, но ей стало как-то скучно и слегка дремотно. Долгий ли переезд по мартовскому солнцу, сладковатый ли запах цветов, духов, табаку и еще чего-то похожего не то на ладан, не то на кипарис, тишина ли, но веки гостьи как-то отяжелели, и мысли застыли тупо и не без приятности. Она не заметила, как в комнату вошел высокий офицер со стрижеными усами, и только его оклик:

– Простите, я вас заставил ждать, сударыня! – вернул Зинаиду к действительности. Не отвечая, не подавая руки и плохо соображая, она слушала, как хозяин продолжал: – Меня не было, но я должен был тотчас вернуться. Не зная, что вы меня ждете, я задержался несколько. Может быть, вы сядете и сделаете меня известным, чем я имел бы честь служить вам?

– Вы знали, что я приеду, как было условлено, сегодня? – вымолвила наконец Мельникова.

Толстой удивленно поднял на нее глаза и ответил:

– Я рад вас видеть у себя, но я совершенно не помню, чтобы мы уславливались с вами, равно как нисколько не знаю, ни кто вы, ни чем могу я вам быть полезен.

«Он слишком деликатен или хитер», – подумала Зинаида Львовна и произнесла, может быть, слишком легкомысленно:

– Вы не получали письма от незнакомой вам дамы, где заключалась просьба увидеться с вами? – и потом, будто спохватилась, добавила просто и робко: – Поверьте, это не авантюра, а очень серьезное и важное дело.

Она все забыла, что, почему и как нужно было говорить, ловила себя на этом, сердилась, но чувствовала, что с Толстым ей иначе и нельзя было говорить, как откровенно и серьезно, хотя ничто в наружном виде молодого офицера не требовало, казалось, этого. Она даже не думала о пресловутой его красоте, мельком заметила, что он строен и имеет несколько странные, рассеянные глаза. И то простое, что они говорили, ей представлялось, как сонное виденье, полным иносказаний и другого значения наяву.

– Так это от вас я получил записку?

– Да, да, через денщика?

– Нет, простите, по почте.

– Третьего дня?

– По-моему, раньше. Там упоминается скэтинг-ринг и описан ваш туалет.

– Нет, нет, – пробормотала Зина, окидывая взглядом свое темное платье; вспомнила про пудру и покраснела. К счастью, было темно уже настолько, что ни румянец, ни пудра посетительницы, стоявшей спиной к окну, не были заметны. Ее взгляд на платье не ускользнул от рассеянного взора хозяина, и он, усмехнувшись, произнес:

– Костюм не совпадает так же, как и место нашего… нашей беседы, но не все ли это равно?

– Конечно, конечно, это недоразумение. Сядемте, Андрей Иванович? – вопросительно сказала Зинаида.

– Совершенно верно! – ответил Толстой и остановился, думая, что гостья также скажет свое имя, но видя, что та молчит, с почтительным полупоклоном опустился на стул подле Мельниковой. Та начала прямо, слишком прямо, чтобы это не свидетельствовало об известном волнении:

– Я хотела поговорить с вами о Петре Сергеевиче Мельникове. Ведь вы его знаете?

– Он был мне лучшим другом.

– Я знаю.

– С ним случилось какое-нибудь несчастье?

– Нет. Я имею основанье быть близко заинтересованной в его судьбе и именно хотела у вас спросить, что нужно, что нужно для его счастья?

– Разве вы считаете его несчастным?

– Я не хотела этого сказать. Но вы сами знаете, какой это странный и редкий человек.

– Редкий, да, но странный? Отчего? И потом, я его знал прежде, я не знаю, какой он теперь: он женился.

– Разве это меняет человека?

– Очень, – ответил серьезно подпоручик и добавил, не улыбаясь: – Я думаю, как и для всех, и особенно для Петра Сергеевича, быть счастливым, значит – в человеке любимом полное совпадение с его взглядами, вкусами, желаниями, и я думаю, что он нашел их.

– В ком?