Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

В своем увлечении Ронсаром и его школой романтики ошибались, так как литературные произведения Плеяды, не блиставшие особенной наблюдательностью или рассудочностью, только в самых редких случаях могут похвалиться глубоким чувством или свободным и оригинальным воображением; в общем, это литература очень умного подражания, и в этом смысле она уже содержит в себе если не всю французскую классическую литературу, то весьма важный элемент и основной жанр этой литературы.

В своем увлечении литературой времен царствования Людовика XIII романтики не ошибались, так как эта литература открывает простор воображению, часто блестящему, иногда причудливому, и чувствительности, слабой, но милой и грациозной, которую отнюдь не старается прикрывать рассудочностью, ей почти неизвестной, и наблюдением над действительностью, о которой она мало заботилась.

В своем отвращении к школе 1660 года и в своей ненависти к XVIII столетию романтики были правы, потому что школа 1660 года одновременно отличалась резко рационалистическим н реалистическим характером, а XVIII век, хотя и не столь реалистический, довел до крайности резонерство (по крайней мере, перед выступлением Руссо), стараясь все доказать, разъяснить, обосновать, принося в жертву этому стремлению почти всякое чувство и страшась воображения, как сумасшествия.

Против этой-то душевной сухости пылко и с крайним увлечением выступили около 1800 года некоторые большие умы, около 1815 года — многие блестящие умы и около 1830 года — делая толпа посредственностей. Все они были, впрочем, нравы, ибо за пределами политики и философии литература в собственном смысле слова обнаруживала в начале XIX столетия явные признаки оскудения.

С одной стороны, французская литература всецело предалась подражанию, и вслед за классиками XVII века, подражавшими древним писателям, и за классиками XVIII века, копировавшими классиков 1660 года, она подражала классикам XVIII столетия, удлиняя таким образом до невероятных пределов цепь подражаний. С другой стороны, она погрузилась в разработку мелких жанров и их подразделений — описательного, эпистолярного, эпиграмматического, анекдотического и всяких иных жанров, требующих посредственного воображения и минимальной чуткости.

Как мы видели, возрождение французской литературы связано с именем г-жи де Сталь и осуществлено Шатобрианом.

Шатобриан родился 4 сентября 1768 года в Сен-Мало. Он прошел через революцию среди жестоких перипетий напряженной деятельности, нужды, надежды и отчаяния, воевал в армии Конде[150], объехал Америку, прозябал в Англии и все время работал. В 1800 году Шатобриан вернулся во Францию и привез с собой из изгнания Опыт о революциях — блестящий хаос то глубоких, то ребяческих мыслей и противоречивых замечаний. Но при сочинении или переработке этого труда мировоззрение его созрело; к 1800 году оно сложилось окончательно. Бороться с философией XVIII века и вытекавшими из нее литературными концепциями; восстановить христианскую религию ради той художественной красоты, которая ей присуща и которую она порождает; не насилуя своего сердца и свободно раскрывая его другим людям, черпать в нем глубокие и искренние вдохновения; отдаваться свободному полету фантазии, не заботясь ни о правилах, ни о подражании; чтобы доставлять пищу своему воображению, смотреть открытыми глазами на мир и природные красоты, изучать историю и проникаться специфической красотой отдельных эпох, различных рас и цивилизаций, — такова была программа Шатобриана, и он почти целиком выполнил ее.

Шатобриан начал с поэтических романов, составлявших лишь отдельные отрывки задуманного им большого произведения. Атала и Репэ имеют самостоятельную ценность; они проникнуты пафосом, отличаются великолепной и как бы беспредельной широтой и богатым, блестящим и гармоническим стилем, о котором Руссо дал лишь предварительное понятие. Морелле со своими предрассудками, свойственными ученику философов XVIII века, пе ошибался, — эти повести Шатобриана обличали человека, стремившегося доказать, как прекрасна христианская религия и как богата художественными красотами глубокая меланхолия раненого и неумиротворенного сердца. Затем Шатобриан выпустил свою большую книгу, являющуюся религиозным, литературным и художественным манифестом и содержащую чудесную вереницу красноречиво изложенных размышлений.