Том 4. Черный карлик. Пуритане

                Агнесы локон золотой,                Ты блещешь, как и ночью той,                Когда она, склонясь ко мне,                «Люблю», — шепнула в тишине.                Как жег тебя, о дивный дар,                Моей груди безмерный жар,                Где гнев и ненависть горят,

                Где грех, открывший людям ад,                Мое дыханье — как вулкан,                А кровь — как бурный океан.                Но если этот страшный жар                 Не сжег тебя, о чудный дар,                Насколько ж все влиянье зла                 Агнеса б усмирить могла,                И я б, ведом ее рукой,

                Был чист пред небом и землей.                Когда б она осталась жить,                Осталась жить, меня любить,                Тогда бы мне отрадой был                 Не только скачки дикой пыл,                Не страсть охотничья б была                 Одна на свете мне мила, —

               Добычу выследить, загнать,               Схватить, на части растерзать                И путь спокойно продолжать,—               Нет, усмирен святой рукой,               Пред небесами и землей                Я мог бы нынче чистым быть,               Когда бы ты осталась жить.

    Прочтя эти строки, Мортон не мог не проникнуться сочувствием к участи этого странного и раздавленного судьбой человека, который, дойдя до последней ступени падения и даже позора, постоянно думал о высоком, предназначенном ему рождением положении и, погрязнув в разврате, втайне, с горьким раскаянием, вспоминал дни своей юности, когда он переживал чистую, хоть и несчастную страсть.

    «Увы! — подумал Мортон. — Что мы такое, если наши лучшие и наиболее похвальные чувства могут быть до такой степени извращены и испакощены, если достойная уважения гордость может превратиться в высокомерное и дерзкое пренебрежение общественным мнением, если страдания несчастной любви живут в той же душе, которую избрали своей твердыней развращенность, мстительность, алчность. И всюду одно и то же; у одного широта взглядов переходит в холодное и бесчувственное безразличие, у другого религиозное рвение превращается в исступленный и дикий фанатизм. Наши решения, наши страсти подобны морским волнам, и без помощи того, кто вложил в нас жизнь, мы не можем сказать им: «Докатитесь до сих пор, но не дальше».

    Предаваясь этим размышлениям, Мортон поднял глаза и увидел перед собой Белфура Берли.

    —     Ты уже проснулся? — сказал ему вождь ковенантеров. — Это хорошо; значит, ты горишь желанием вступить на уготованный тебе путь. Что у тебя за бумаги? — продолжал он.

    Мортон коротко рассказал об успешном походе Кадди и передал ему записную книжку Босуэла со всем ее содержимым. Вождь камеронцев внимательно просмотрел бумаги, имевшие отношение к военным или общественным делам; дойдя до стихов, он с презрением отбросил их прочь.

   —      Я был далек от мысли, — сказал он, — когда с божьего благословения трижды пронзил мечом это главное орудие жестокости и гонений, что столь отчаянный и опасный человек может предаваться столь пустому и вместе с тем богомерзкому занятию. Но я вижу, что сатана сочетает порою в излюбленных и избранных исполнителях воли своей самые разнообразные качества, и та же рука, которая подъемлет дубину и смертоубийственное оружие на праведников в сей юдоли земной, бряцает на лютне или цитре и услаждает слух дщерей погибели на торжище суеты.

   —      Ваши представления о долге, — сказал Мортон,— несовместимы с любовью к изящным искусствам, которые, как принято думать, очищают и возвышают душу. Не так ли?

   —      Для меня, молодой человек, — отвечал Берли, — и для всех тех, кто думает так же, как я, все наслаждения этого мира, каким бы именем они ни прикрывались, есть суета, а власть и величие — не более как силки, расставленные для человека. Для нас на земле существует только одна задача — построение храма господня.

   —      Я не раз слышал, — заметил Мортон, — как отец утверждал, что многие, овладев властью во имя неба, были так ревнивы в пользовании ею и так не хотели с ней расставаться, что казалось, будто ими руководят побуждения мирского честолюбия; но об этом как-нибудь в другой раз. Удалось ли вам добиться назначения руководящего комитета?

   —      Да, — ответил Берли, — он будет состоять из шести членов, в числе коих и вы; я пришел, чтобы повести вас на заседание.