Том 4. Черный карлик. Пуритане

   За этими пленными, выставленными на позор и осмеяние зрителей, показался кавалерийский отряд; солдаты размахивали клинками и наполнили просторную улицу возгласами и криками, подхваченными воплями и воем беснующейся толпы, которая в любом крупном городе рада орать и неистовствовать на подобных сборищах. В хвосте, за солдатами, двигалась основная масса пленных, впереди которой находились некоторые из их вождей, подвергавшиеся всевозможным оскорблениям и издевательствам. Иные были привязаны к седлу задом наперед и ехали лицом к хвосту лошади, другие — прикованы к длинным железным брусьям, которые им самим надо было держать в руках, подобно испанским галерникам, направляющимся в тот порт, где им предстоит взойти на корабль.[47] Головы погибших вождей несли с улюлюканьем впереди тех, кто остался в живых,— иные на пиках и алебардах, иные в мешках, на которых были намалеваны имена павших. Такова была головная часть этого жуткого шествия пленных, обреченных, по-видимому, на смерть, хотя на них и не было сан-бенито, как на еретиках, осужденных святой инквизицией на аутодафе.

   За ними шла безвестная толпа пленных повстанцев в несколько сот человек: некоторые, несмотря на постигшие их несчастья, сохраняли веру в то дело, за которое пострадали, и были готовы, казалось, доказать это на эшафоте, другие были мертвенно бледны, унылы, растеряны и, видимо, задавались вопросом, разумно ли было отдавать себя делу, от которого отшатнулось само провидение; они поглядывали по сторонам, высматривая, куда бы можно было бежать и спастись от роковых последствий своей опрометчивости. Попадались среди них и такие, которые, очевидно, не были в состоянии ни составить себе мнения об этом предмете, ни испытывать надежду, уверенность или страх; истомленные жаждой и усталостью, они брели, словно быки, подгоняемые погонщиками, равнодушные ко всему, кроме того, что их мучило в данный момент, не отдавая себе отчета, гонят ли их на бойню или на пастбище. Этих несчастных с обеих сторон охраняли цепи солдат. Шествие замыкалось главными силами кавалерии. Звуки военной музыки, отражаясь от высоких домов по обеим сторонам улицы, смешивались с победными песнями, ликующими возгласами солдат и дикими воплями городской черни.

   Глядя на это ужасное зрелище, узнавая в окровавленных головах, а также в страшных и измученных лицах живых страдальцев черты, которые он часто видел во время этого кратковременного восстания, Мортон почувствовал, как у него болезненно сжалось сердце. Потрясенный и подавленный, опустился он в кресло; из этого состояния его вывел голос верного Кадди.

   —      Спаси нас господи, сэр, — бормотал невнятно бедняга; его зубы щелкали, как щипцы для орехов, волосы поднялись дыбом, как щетина кабана, лицо было мертвенно бледно, — спаси нас господи, сэр! Нам велено немедленно предстать пред советом! О господи! Зачем им такой бедняга, как я? Их там столько — знатных и важных лордов! И тут еще матушка притащилась из Глазго, чтобы посмотреть, как я буду ратовать, — так она это зовет, — за истинную веру, то есть как я стану признаваться во всем и буду за эго повешен. Но черта с два, не сделать им из меня дурака, коль я могу придумать кое-что получше! А вот и сам Клеверхауз! Господи, спаси нас и помилуй, говорю я еще раз!

   —      Вам нужно немедленно ехать в совет, мистер Мортон, — сказал Клеверхауз, вошедший в комнату в тот момент, когда Кадди кончал говорить. — Ваш слуга также должен отправиться с вами. Вы можете не тревожиться о своей личной судьбе. Впрочем, предупреждаю: вам придется увидеть нечто весьма неприятное, такое, от чего я бы вас охотно избавил. Моя карета готова. Едем?

   Нетрудно себе представить, что Мортон не осмелился отказаться от этого предложения, как бы мало удовольствия оно ни сулило.

   —      Могу вам сообщить, — продолжал Клеверхауз, когда они спускались по лестнице, — что вы отделаетесь, в общем, легко, и ваш слуга тоже, лишь бы он сумел придержать язык за зубами.

   Услышав эти слова, Кадди пришел в восторг.

   —      Ну нет! За меня можно не беспокоиться, — сказал он, — разве что матушка вмешается в это дело.

   В этот момент в плечо бедного Кадди вцепилась старая Моз, которой удалось пробраться в прихожую.

   —      Ах, дорогой мой, медовый мой! — воскликнула она, вешаясь Кадди на шею. — Я радостна и горда, полна скорби и смиренна, и все в одно время, ибо я вижу сына моего, идущего горделиво ратовать перед советом устами своими за истину, как он ратовал за нее с оружием в руках на поле сражения.

   —      Тише, матушка, тише! — нетерпеливо закричал Кадди.— До чего же вы сумасшедшая женщина! Время ли говорить о таких вещах? Повторяю, не стану я ратовать ни за что. Я уже разговаривал с мистером Паундтекстом и приму декларацию, или как они там ее называют, и если мы это сделаем, то только останемся в выигрыше — он отвечает за себя и за своих прихожан, и это — священник по мне. И ничего не хочу я слышать о ваших проповедях, которые кончаются псалмом на Сенном рынке.