Том 4. От Княжения Василия Дмитриевича Донского до кончины великого князя Василия Васильевича Темного, 1389-1462 гг.

Что касается нравственного состояния вообще на Руси в описываемое время, то мы уже заметили и в предыдущем периоде, что чем далее на восток, тем нравы становятся жестче. Понятно, что удаление славянских переселенцев в пустыни Северо-Восточной Европы, удаление от других народов христианских, стоявших с ними на одинакой степени гражданственности, и вступление в постоянное сообщество только с народами, стоявшими на низшей степени не могли действовать благоприятно на нравы этих переселенцев; понятно, если последние не только остановились в этом отношении, но даже пошли назад; не забудем здесь и влияния самой природы, о котором была уже речь прежде. Но кроме этих собственно географических причин были еще другие, исторические, которые не могли способствовать смягчению нравов. Одна географическая отдаленность главной сцены действия не могла надолго отнять у русских людей возможность сообщения с другими христианскими народами: мы видим, что когда Северо-Восточная Русь образовалась в одно сильное государство, то начиная со второй половины XV века уже является стремление к сообщению с другими христианскими державами; в продолжение XVI и XVII веков, несмотря на все препятствия, это стремление становится все сильнее и сильнее, и наконец в XVIII веке видим вступление России в систему европейских государств. Следовательно, полное уединение Руси в XIII, XIV и XV веках условливалось не географическим только отдалением, но преимущественно тем, что все внимание ее было поглощено внутренним, тяжким, болезненным переходом от одного порядка вещей к другому. Этот-то болезненный переход и действовал неблагоприятно на нравы. На юге мы видели сильные усобицы; но усобицы эти шли вследствие споров за родовые права: тот или другой князь становился старшим, занимал Киев вследствие своего торжества, – отношения к нему младших оставались прежние; но и тут мы замечаем большую жесткость, большую неразборчивость средств у тех князей, которые вследствие разных обстоятельств были доводимы до крайности, лишались волостей и принуждены были потом приобретать их и сохранять мечом. На севере же, как мы видели, изменилась цель усобиц, должен был измениться и характер их: князья показали ясно, что они борются не за старшинство, как прежде, но за силу, хотят увеличить свои волости, приобресть могущество и вследствие этого могущества подчинить себе всех остальных князей, лишить их владений. При таком характере борьбы нет речи о правах и обязанностях, каждый действует по инстинкту самосохранения, а где человек действует только по инстинкту самосохранения, там не может быть выбора средств, сильный пользуется первым удобным случаем употребить свою силу, слабый прибегает к хитрости, коварству, взаимное доверие рушится, сильные начинают прибегать к страшным нравственным обязательным средствам в отношении к слабым, но и эти средства оказываются недействительными: страшные проклятые

грамоты нарушаются так же легко, как и обыкновенные договоры; хитрость, двоедушие слабого получает похвалу, как дело мудрости: летописец хвалит князя тверского, который, будучи слабым среди борьбы двух сильных, умел извернуться, не прогневал ни князя московского, ни Эдигея. Борьба, доведенная до крайности, условливала и средства крайние: сперва губили соперников в Орде; но здесь могли видеть еще только следствия судебного приговора, произнесенного высшею властию; когда же князья стали управляться друг с другом независимо от всякого чуждого влияния и когда борьба, приходя к концу, достигла крайнего ожесточения, является сперва ослепление, а потом и смерть насильственная. Обычай, по которому дружинники свободно переходили от одного князя к другому, обычай, много облегчивший объединение Северо-Восточной Руси, с другой стороны, вредил нравственности; поступок Румянца и товарищей его в Нижнем Новгороде, конечно, не может быть причислен к поступкам нравственным. Насилия со стороны сильных, хитрость, коварство со стороны слабых, недоверчивость, ослабление общественных уз среди всех – вот необходимые следствия такого порядка вещей. Нравы грубели, привычка руководствоваться инстинктом самосохранения вела к господству всякого рода материальных побуждений над нравственными; грубость нравов должна была отражаться на деле, на слове, на всех движениях человека. В это время имущества граждан прятались в церквах и монастырях как местах наиболее, хотя не всегда, безопасных; сокровища нравственные имели нужду также в безопасных убежищах – в пустынях, монастырях, теремах; женщина спешила удалиться, или ее спешили удалить от общества мужчин, чтоб волею или неволею удержать в чистоте нравственность, чистоту семейную; не вследствие византийского, или татарского, или какого-нибудь другого влияния явилось затворничество женщин в высших сословиях, но вследствие известной нравственной экономии в народном теле; подтверждение здесь сказанному нами найдем мы после в прямых известиях современников-очевидцев. Историк не решится отвечать на вопрос: что бы сталось с нами в XIV веке без церкви, монастыря и терема? Но понятно, что удаление женщин, бывшее следствием огрубения нравов, само в свою очередь могло производить еще большее огрубение.