Том 4. Письма 1820-1849

Я получил, любезнейший папинька, ваши два последние письма и не могу передать вам, сколь я был растроган добротой, с какой вы позаботились о нашем будущем устройстве в Москве. С другой стороны, мне несколько досадно, что вы потратились, дабы предоставить нам пользование квартирой. Ибо, судя по тому, как складываются здесь дела, я пока не вижу, когда смогу уехать отсюда. Вот как они обстоят. На прошлой неделе я виделся с вице-канцлером, и прием, оказанный им мне, намного превзошел мои ожидания. Не знаю, сказывал ли я вам, что в прошлом году мы были в постоянных сношениях и что некоторые мои письма, относящиеся до вопросов дня, были представлены и ему и государю^*. И вот после четвертьчасовой беседы о том, что служило предметом нашей переписки, он весьма любезно спросил меня, не соглашусь ли я вернуться на службу. Так как я уже давно предвидел этот вопрос, я сказал ему, что да и как я мыслю это возвращение. Тогда он попросил меня продлить мое пребывание в Петербурге, говоря, что считает необходимым что-то устроить, что он об этом подумает и вскорости я о нем услышу. Одним словом, и дабы сократить ненавистное мне писание, — я был вполне удовлетворен этим свиданием, даже не столько из своих личных интересов, сколько в интересах дела, единственно меня затрагивающего.

На днях я познакомился также с графиней Нессельроде^*, которая отнеслась ко мне чрезвычайно ласково и любезно. Я встретился с ней у князя Вяземского. Мы были вчетвером, оба Вяземские, она и я, и разошлись только в три часа утра. Через день она пригласила меня к себе. Мне оказан был самый ласковый прием. Это весьма умная женщина и отменно любезная с теми, кто ей нравится. Опускаю подробности, ибо в письме они походили бы на сплетни. Но о чем я не могу умолчать, это о приязни, какую при всяких обстоятельствах выказывает мне князь Вяземский. Самый близкий родственник не мог бы с большим рвением и усердием, нежели он, заботиться о моем благе.

Я нашел здесь еще одного радетеля. Это Л. Нарышкин^*

, генерал-адъютант. Я был у него сегодня по его возвращении из Гатчины, и он сказал мне, что, случайно прочитав прошлым летом брошюру, напечатанную мною в Германии^*, он, следуя своей привычке, всем говорил о ней, и в конце концов ему удалось представить ее государю, который, прочитав ее, объявил, что нашел в ней все свои мысли, и будто бы поинтересовался, кто ее автор. Я, конечно, весьма польщен этим совпадением взглядов, но, смею сказать, — по причинам, не имеющим ничего личного.

Я еще многое мог бы прибавить касательно моего настоящего положения в Петербурге, но это останется до другого раза. Простите, любезнейшие папинька и маминька. Ввиду того, что мы переехали, будьте любезны направлять ваши письма по нижеследующему адресу: на Английской набережной, в доме Маркевича, у г-жи Бенсон.

Тютчевым И. Н. и Е. Л., 13 ноября 1844^*

104. И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ 13 ноября 1844 г. Петербург

St-P<étersbourg>. Ce 13 novembre 1844

Comment, chers papa et maman, avez-vous pu imaginer que quelque chose qu’il arrive, je quitterai la Russie, je ne dis pas sans vous avoir revu, mais même sans avoir passé plusieurs mois avec vous. On me nommerait ambassadeur à Paris, à la condition de m’en aller immédiatement de Russie, que j’hésiterais à accepter. C’est pour vous dire, combien peu je suis pressé de m’en aller, et ma femme c’est encore moins. L’idée seule de retourner à Munich lui donne le cauchemar — et ce n’est qu’à présent que par le contraste elle éprouve dans sa plénitude l’ennui qu’elle y a subi dans les derniers temps. Et puis pourquoi ne l’avouerions-nous pas — Pétersb comme société est peut-être un des plus agréables séjours qu’il y ait en Europe. Et quand je dis Pétersbourg, c’est la Russie, c’est le caractère russe, c’est la sociabilité russe. Voilà ce qui lui plaît et voilà ce qui fait qu’elle est si impatiente d’aller à Moscou, parce qu’elle est sûre de retrouver tout cela à Moscou, à un plus haut degré encore.

Pour moi, arrivé à l’âge de 40 ans, sans avoir p. ad. jamais venu au milieu de la société russe, je me trouve très satisfait d’y être et je me trouve très agréablement impressionné de la bienveillance peu commune qu’on m’y témoigne. Ce n’est pas une vanité seulement qui s’en trouve flattée. C’est encore un autre sentiment, un sentiment meilleur que la vanité.