Том 4. Поэмы 1835-1841

Печальный Демон, дух изгнанья,Блуждал под сводом голубым,И лучших дней воспоминаньяЧредой теснились перед ним;Тех дней, когда он не был злым,Когда глядел на славу бога,Не отвращаясь от него,Когда заботы и тревогаЧуждалися ума его,Как дня боится мрак могилы,И много, много… и всегоПредставить не имел он силы.Уныло жизнь его теклаВ пустыне мира — и на вечностьОн пригляделся — но былаМучительна его беспечность.Путем, назначенным судьбой,Он равнодушно подвигался;Он жег печатью роковойВсё то, к чему ни прикасался.Смеясь над злом и над добром,Стыдясь надежд, стыдясь боязни,Он с гордым встретил бы челомПрощенья глас, как слово казни;Он жил забыт и одинок,Грозой оторванный листок,Угрюм и волен, избегаяИ свет небес, и ада тьму,Он жил, не веря ничему

И ничего не признавая.Как черный саван на землеЛежала ночь… вились туманыПо гребням гор; на их челе,Сторожевые великаны,Гнездились стаи облаков,И вечно ропщущее мореГуляло мирно на просторе,Сверкая пеною валов.Между прибрежных диких скалБеглец Эдема пролетал.Он взор, исполненный презренья,Вперил на грешный мир земнойИ зрит в тумане отдаленьяВерхи обители святой.У стен ее, прохлады полны,Однообразно шепчут волны.Кругом ее густых деревСплелись кудрявые вершины,И кое-где из их средины,Стремясь достать до облаков,Встает, белея, остов длинныйЗубчатой башни, и над ней,Символ спасения забвенный,Чернеет ржавый крест, нагбенныйУсильем бури и дождей.Меж бедных келий храм огромный.Едва сквозь длинное окноГлядит лампады луч нескромный.

Внутри всё спит давным-давно.Всё вкруг таинственно и темно.Вот одинока и краснаВстает двурогая луна,И в усыпленную обительВступает мрачный искуситель.Вдруг тихий и прекрасный звук,Подобно звуку лютни, внемлет;И чей-то голос. Жадный слухОн напрягает. Хлад объемлетЧело. Он хочет прочь тотчас:Его крыло не шевелится,И — чудо! — из померкших глазСлеза свинцовая катится.Поныне возле кельи той,Насквозь прожженный, виден каменьСлезою жаркою, как пламень,Нечеловеческой слезой.Как много значил этот звук!Века минувших упоений,Века изгнания и мук,Века бесплодных размышленийО настоящем и былом —Всё разом отразилось в нем.Проникнул в келью дух смущенный,Минуя образ позлащенный,Как будто видя в нем укор,Со страхом отвращает взор;В углу из мрамора мадона,

Лампада медная над ней,На голове ее коронаИз роз душистых и лилей.У стенки девственное ложе,Луна, смеясь, в окно глядит,А у окна… всесильный боже!Что с ним? — он млеет! он дрожит!По струнам лютни ударяя,Пред ним озарена лунойВ одежде черной власянойБыла монахиня младая;Она сидела перед нимОбъята жаром вдохновенья,Мила как первый херувим,Как первые звезды творенья.В больших глазах ее поройНевнятно говорило что-тоНевыразимою тоской,Неизъяснимою заботой.Полураскрытые устаЖивые изливали звуки;В них было всё: моленья, муки,Слова надежд, слова разлукиИ детских мыслей простота.И грудь высоко воздымалась.И обнаженная рука,Белей, чем утром облака,К струнам, как ветер, прикасалась.Клянусь святыней гробовой,

Лучом заката и востока,Властитель Персии златойИ ни единый царь земнойНе целовал такого ока!Гаремов брызжущий фонтанНи разу летнею пороюСвоей алмазною росоюНе омывал подобный стан…Ни разу гордый сын порокаНе осквернял руки такой…Клянусь святыней гробовой,Лучом заката и востока.Дух отвержения и злаСтоял недвижим у порога;Не смел он приподнять чела,Страшася в ней увидеть бога!Увы, в душе его былаДавно забытая тревога!Он искушать хотел — не мог,Не находил в себе искусства;Забыть? — забвенья не дал бог;Любить? — недоставало чувства.И удалиться он спешилОт этой кельи, где впервыеНарушил клятвы роковые,Земной святыне уступил.Но прелесть звуков и виденьяОстались на душе его,И в памяти сего мгновеньяУж не изгладит ничего!