Том 4. Стиховедение

Второе, «фонетическое» направление «качественных» экспериментов с рифмой — это использование неточных, расшатанных рифм. Первые опыты таких рифм мы находим еще у раннего Брюсова — например, пленившие молодого Блока неравносложные рифмы в стихотворении «Побледневшие звезды дрожали…» (тополей — аллее, зари — Марии) или рифмы в городских стихах «Tertia vigilia» типа города — холодом. Но все это были единичные эксперименты, замкнутые отдельными стихотворениями или, самое большее, отдельными циклами стихотворений (на неточных рифмах построен весь шведский цикл «На гранитах» во «Всех напевах», но во всем остальном этом сборнике с трудом можно найти хоть одну расшатанную рифму). У позднего Брюсова использование неточной рифмы становится не исключением, а правилом: хмель — умей, мудрецов — лицо, рыцарь — закрыться, воспетых — аспектах, раздумий — раздует, завтра — плеозавра, купают — купавы, на мачте — команчей, плаваньи — пламени, медленно — медь в вино и т. п. В сборнике «Urbi et orbi» неточные рифмы составляли 1 % (да еще 7 % из остальных 99 занимали «дозволенно-неточные» рифмы на йот:

столетий — дети, грубый — губы); в сборнике «Mea» неточные рифмы составляют не 1, а 31,5 % всех рифмических пар (да еще из остальных рифмы на йот составляют не 7, а 17 %, так что на долю вполне правильных рифм остается только около половины — 51,5 %).

Конечно, поздний Брюсов брал здесь пример с младших поэтов, с футуристов, особенно с Пастернака и Маяковского. Но интересно отметить здесь одну тонкость, до сих пор не отмеченную. Неточная рифма может образовываться двумя способами: прибавлением/убавлением звука, например ветер — на свете, или заменой звука, например «вет

ер — вечер» (оба примера, как известно, из Блока). Приучил русских поэтов к расшатыванию рифмы именно Блок, он дал им образцы обоих типов неточности, но запомнился преимущественно более простой, прибавлением/убавлением:

стуже — кружев, казни — дразнишь (см. статью «Рифма Блока»[267]). В этом направлении за Блоком пошел Маяковский — для него тоже характернее рифмы с прибавлением/убавлением: Ленин — колени, Калинин — на клине. Но несмотря на всю мощь таланта и авторитета Блока и Маяковского, здесь советская поэзия за ними не пошла: она предпочла более резкие рифмы с заменой звука: шапку — шатко, крови — роли, модном — мертвом, думать — дура

и т. д. (примеры из Евтушенко; аналогичные можно привести из Пастернака, Есенина, Сельвинского, Вознесенского и др.). И вот оказывается, что Брюсов в этой волне экспериментов по расшатыванию рифмы примкнул к тому направлению, которое осталось наиболее прогрессивным: рифмы с заменой звука (хмель — умей, купают — купавы) ему интереснее, чем рифмы с прибавлением/убавлением (рыцарь — закрыться). Обозначим рифмы точные, т. е. с тождеством всех послеударных согласных, через (Т); рифмы, образованные прибавлением/убавлением хотя бы одного из послеударных согласных, через (П); рифмы, образованные заменой хотя бы одного из послеударных согласных, через (М); тогда соотношение Т: П: М будет достаточно наглядным показателем расшатанности рифмы у поэта. Так вот, для Блока соотношение Т: П: М в женских рифмах равняется 86: 11: 3 (основная масса рифм — точная, рифмы с заменой составляют экспериментально-малую часть); для Маяковского в «Облаке в штанах» — 48: 45: 7, во «Владимире Ильиче Ленине» — 41: 51: 8; для Брюсова в «Mea» — 51,5: 32: 16,5 («Миг» и «Дали» дают цифры почти тождественные); для Пастернака в «Сестре моей — жизни» — 32: 41: 27; для Евтушенко 1960‐х годов — 45: 12: 43; для Вознесенского 1960‐х годов — 26: 24: 50. Грубо говоря, предшественником современной рифмы Евтушенко, Вознесенского и других оказываются, как это ни странно, не Маяковский и Блок, а Пастернак и Брюсов[268].