Том 5

За веслом стоял, притопывая сапогами, геолог Свиридов, розовый после сна, грыз яблоко, вертел оживленно головой, взглядывая на небо, а возле ног его из дверцы железной походной печки краснел огонь. Улыбаясь, он приветливо поднял руку, растопырив пальцы, и обрадованно помахал Ане, как давней знакомой.

— С пасмурным вас утром в тайге, Анечка! — И приятным тенорком пропел: — «Эх, дороги, пыль да туман…» Так вроде, да? А у нас — прелесть. Воздух, ветер, вода… Хотите яблочек, дефицитных в тайге? Кисловаты, но ничего!

— Подождите, я умоюсь.

— Верно. Не учел. Виноват. Никогда ведь не умывались сибирской водой. Эт-то деликатес. За деньги продавать надо.

Он засмеялся, из вежливости подождал, пока Аня умылась, затем, кряхтя, присел против нее на ящик, Протянул вынутое из вещмешка яблоко, сказал:

— Пожалуйста, кушайте на здоровье. Витамин, — л повернулся к затухающей печке: — Хозяйство целое. Не греет на ветру. Но и цыган от холода под сетью спасался.

Свиридов весело потирал руки; весь он был приятно полный, приветливый, домашний, со здоровым румянцем, с ямочкой на подбородке — и Аня подумала: если бы он жил в городе, то, наверно, любил бы выезжать летом на дачу, бегать с авоськой по магазинам, разговаривать с соседями в электричке.

Она откусила яблоко и сказала удивленно:

— Холодное какое!

— Ну как, Анечка, ваша ночная вахта? Нравится вам у нас здесь, а? — смешливо проговорил Свиридов. — Я, знаете, пять лет без передышки в тайге. Бродяга, да и только. Родной дом — куст, земля — постель, медведь — приятель.

— Смотрите! — крикнула Аня, глядя на реку.

Около лесистого, дымящегося в тучах острова плот понесло в бурную, взбесившуюся протоку. На острове мрачно, густо, наклоняясь в одну сторону, зашумели деревья. Вода свинцово замерцала, и стало темно, глухо, как в осенний вечер. Потом, приближаясь, по тайге пронесся настигающий гул, крупные капли застучали по мутной воде вокруг плота, и всюду яростно зашумело: пошел дождь, ледяной, резкий, секущий.

— Под брезент, Анечка, быстро!

И она, задохнувшись от холодного сплошного потока, почувствовала, как Свиридов набросил на ее голову край брезента, и тут же увидела: Кедрин, разбуженный этим криком и дождем, резко откинул тулуп, поглядел, хмурясь, на реку и вскочил, недовольно бросил Свиридову:

— Весло укреплять нужно, черт бы взял!

И шагнул к веслу, под водяную завесу, а дождь уже неистово бил струями, усиливался; как в тумане, не стало видно ни острова, ни берегов, плот сразу показался крошечным, одиноким в этой нескончаемой пустыне воды — и мгновенное чувство заброшенности, отъединенности от всего живого мира кольнуло Аню, когда Кедрин, привязав весло, влез под брезент, в прилипшей к телу рубашке, и вытер хмурое лицо, ни слова не говоря.

— Вы совсем промокли, — сказала она с осторожным упреком.

— А? Вероятно, — невнимательно ответил он и раздраженно выговорил Свиридову: — Терпеть не могу «авось» да «небось»! Заруби это. Клоунаду для цирка оставь!

Миролюбиво ухмыляясь, Свиридов мягко успокоил его:

— Нервы, Коля, надо беречь. Не восстанавливаются они. Верно, Анечка? Плот — это плот, как известно. Доплыве-ом, не промахнемся. Течение поможет.

— Долго будет дождь? — спросила Аня.

— Терпение, — сказал Свиридов. — Привыкайте.

Однако дождь кончился через час, но солнце не выглянуло, было тихо, мглисто, серо. Низко над рекой, шелестя крыльями, пролетела стая диких уток. Весь плот влажно блестел, в складках брезента скопились озерца, маленькая железная печка была потушена дождем, она даже не чадила.

Кедрин первый вылез из-под брезента, ссутулясь, в промокшей рубашке, присел к печке, начал возиться с сучьями и, мелко ломая их, вскинул на Свиридова посветлевшие от холода глаза:

— Что стоишь? А ну бумагу и спички!

— Нервы, Коля, нервы… — покачал головой Свиридов. — Береги себя для геологии. Все перемелется; мука будет.

— Не зуди. — Кедрин поморщился, взял у Свиридова спички, старую газету и застучал дверцей, зашуршал бумагой в печке.

И Аня, преодолевая робость от этого командного раздраженного тона Кедрина, спросила тихо:

— Может быть, я чем-нибудь могу помочь?

— Что? — хрипловато отозвался Кедрин. — Что вас беспокоит, доктор? Замерзли, наверно, вконец? Идите сюда, садитесь к печке. Признаюсь — сам продрог, как подзаборный цуцик! Или вот что… Скажите, спирт у вас для согрева имеется?

— Вы всегда так будете разговаривать со мной? — с настороженной обидой спросила Аня. — При чем же тут спирт?

— Тогда простите, доктор, обратился не по адресу.

3

Опять вечернее небо темнело в воде, опять с берегов раскатами тек гул деревьев, напитанная сыростью густая темь обволакивала реку промозглым туманом, задавливая над тайгой слабо тлеющую нить заката.

— Анечка, как вы? — послышался голос Свиридова. — Не спите еще? Вторые сутки пошли…

Она не ответила, только плотнее укутала шею поднятым воротником, дыша в мех, согреваясь. Свиридов неуклюже топтался у весла, расплывчатый силуэт его невысокой фигуры почти сливался с чернотой воды, и Аня уже не видела его лица, которое представлялось ей сейчас грустным, усталым.