Том 5

Они втащили Кедрина в палатку и положили на топчан из нарубленных еловых ветвей, наваленных возле принесенной с плота железной походной печки, которая казалась теперь спасением. Весь багровый от жара, Кедрин подтягивал к животу ноги, его трясло; ворочая головой, прижимая щеки к меху подстеленного тулупа, он бормотал что-то отрывистое, невнятное. Вконец измученный установкой палатки, Свиридов вытер свое усталое лицо, многозначительно покосился на Аню, а она, торопясь, снимала с себя новую, выданную в Таежске куртку, затем стащила с Кедрина сапоги, плотно укутала курткой ему ноги и сверху накрыла краем тулупа. На ней теперь было шерстяное платье, еще московское, в каком нарядно ехала сюда, и она мельком, перехватив вопросительный взгляд Свиридова, подумала, что это платье, должно быть, выглядело как-то невероятно здесь, как и новенький стетоскоп, который она вынула из сумки.

Всхлипнув, Кедрин задвигался на топчане, еле слышно зашептал сквозь стук зубов:

— Вот как подуло, м-морозно, ты лесину в костер сруби, слышишь?..

— Бред у него, Анечка.

И Свиридов, с удивлением видя в ее руках стетоскоп, озабоченно заговорил:

— Как вы ушли, давеча, к плоту, он сразу прилег, значит, и зубами заклацал. «Хочу, второй день не могу, — говорит, — озноб выгнать…» А потом начал: на какие-то пики его бросают, в мясорубке мелют! Какой-то кровавый ужас!.. — Свиридов удрученно вздохнул: — Эх, Колька, Колька, геологическая твоя душа! Д-да, бывает же, и мамонта с ног — фить! Может, у него… Не энцефалит ли?.. Бывает здесь жуткое такое. От клеща. Температура после укуса… страшная мозговая болезнь… — И, опять взглянув на молчавшую Аню, с напряженной улыбкой выговорил: — Что же делать будем? А? Я пошел за дровами. Это не печка, а прорва. Не согреет она нас… — И, устало пошатываясь после бессонной ночи, вышел, слышно было, как захлюпали сапоги по лужам.

— Кто это? Зачем? — слабо сказал Кедрин, очнувшись от прикосновения к груди холодка стетоскопа. — Вы? Где… Свиридов?

— Я с вами, — еле внятно ответила она и тихонько провела ладонью по его пылающему лбу, но ее слова не дошли до него.

Кедрин ознобно дрожал, как раздетый на морозе, вздрагивали запекшиеся губы, закрытые веки; раз с усилием приоткрыл воспаленные глаза, увидел Аню, долго бессмысленно глядел на нее неузнавающим, затуманенным взглядом и, снова подхваченный бредом, всхлипывая, застучал зубами, быстро, несвязно заговорил что-то непонятное, дикое, и ей почудилось, будто огромной черной топью в воздухе завитал страх бессилия, похожий на отчаянье среди гудения этого ветра над палаткой, этого нескончаемого дождя, шелестящего по брезенту.

— Аня! Доктор!.. — донеслись до нее приглушенные вскрики из летящего за палаткой гула.

И она вскочила, поспешно отдернула заплескавший полог.

Ветер вместе с брызгами дождя хлестнул по лицу, обдало сыростью, все шумело, раскачивалось впотьмах, и возле палатки полз, скакал по мокрой траве ослабший луч фонарика. Хрипло дыша, подковылял темнеющим комом Свиридов, втиснулся в палатку, едва держась на ногах, бросил у самого входа охапку дров и подкошенно опустился на ветви, землисто-серое лицо его дергалось, грязные руки потирали, гладили правую ногу.

— Что с вами? — спросила Аня встревоженно. — Что у вас с ногой?

— Да что вы спрашиваете? Спасибо вам в шляпу! От вашего сочувствия легче не будет! — озлобленно выдохнул он, взад и вперед раскачиваясь. — На дерягу упал в какую-то яму, ногу… ногу я вывихнул, ну что я теперь с этой ногой?..

Аня, пристально глядя потемневшими глазами, сказала:

— Покажите ногу. Снимите сапог.

Тогда он, кряхтя, стиснув зубы, начал с ее помощью снимать сапог, а она стала на колени около него, осмотрела, ощупала ногу и легким движением дернула ее, проговорила как можно спокойнее:

— Ничего страшного. Потерпите.

— Да вы что? — Свиридов сдавленно вскрикнул, выкатил белки, вырываясь. — Кедрина в могилу загоняете, а меня — в инвалиды, что ли? Что вы меня успокаиваете? Какой вы врач? Девчонка вы еще, извините! Смешно это!..

Аня медленно выпрямилась, и вдруг Свиридов показался ей таким отдаленным, незнакомым, чужим, что было невыносимо смотреть на его озлобленное, изменившееся лицо, на ямочку на его полном подбородке, на его измазанные грязью руки, защищающие ногу.

— Знаете что, — сказала она негромко, — вы правы. Ложитесь, пожалуйста, и успокойтесь.

Он повалился на ветви, косясь в сторону Кедрина, всхлипывающего в бреду, но тут же сел, словно толкнуло его, остановил моргающие глаза на желтом огне «летучей мыши».

— Простите меня, Анечка, — нашло на меня, сам не знаю… — заговорил он с придыханием. — Нам что-то делать надо, что-то делать! Утром погрузиться бы на плот, до партии добраться, а там Кедрина в больницу, на катере или вертолете. Понимаете? К людям надо!..

— Нет, с ним я никуда не поеду, — ответила Аня, сидя у изголовья Кедрина, и отрицательно покачала головой.

— Вы с ума сходите, доктор! — сердито проговорил Свиридов. — Вы небось об энцефалите и слыхом не слыхивали!

Она молчала.

Свиридов лег на ветви и заворочался, зашуршал плащом, шумно втягивая в себя воздух: